Он и вольноотпущенник Эпафродит, также следивший за царицей, возлагали большие надежды на это свидание и уговаривали Клеопатру добиться личного объяснения с Октавианом.

Архибий говорил, что личное объяснение во всяком случае не ухудшит положения дел.

— Опыт показал, — заметил он как-то в разговоре с Хармионой, — что ни один человек не в силах избежать ее чар, а теперь она более, чем когда-либо, способна возбуждать симпатию. Чье сердце не дрогнет при виде этого прекрасного лица, омраченного терпеливой скорбью, при звуках этого нежного голоса, проникнутого тихой грустью? И как идет траурная одежда к этому воплощению печали!

Когда же лихорадка зажигала румянец на бледных щеках Клеопатры, Архибию казалось, что он еще не видывал ее такой прекрасной, несмотря на печаль, тоску, опасения, сильно отразившиеся на ее лице. Он знал ее и видел, что жажда смерти, желание разделить участь возлюбленного действительно овладели ее существом. Царица жила только в ожидании минуты, когда можно будет умереть. Решение, принятое в храме Береники, руководило всеми ее поступками. Она думала и говорила только о прошлом. Будущее, по-видимому, перестало существовать для нее. Если Архибию и удавалось иногда привлечь ее мысли к будущему, то лишь в том случае, когда речь шла о детях. Для себя она не ожидала ничего и считала себя свободной от всяких обязательств, кроме одного: охранить свое имя от позора и унижения.

Если Октавиан, осудивший на смерть Цезариона, обещал сохранить жизнь остальным ее детям, значит, он делал различие между ними и сыном своего дяди, и не опасался соперничества. Судьбу своих детей ей в самом деле следовало обсудить с Октавианом. И она решилась наконец просить его о личном свидании.

Ответ был получен в тот же день. Цезарь обещал явиться к царице.

Это свидание должно было решить ее участь.

Сознавая это, она велела Хармионе позаботиться о змеях.

Женщинам было запрещено выходить из дворца, но Эпафродит позволил им принимать посетителей. Живость и веселый характер нубиянки вызывали симпатии римской стражи. Она могла приходить и уходить без всякого стеснения. Разумеется, ее обыскивали по возвращении во дворец, как и всех, кто являлся на Лохиаду.

Надо было решиться. Хармиона знала, что делать, но было у нее одно желание, которое не давало покоя: ей хотелось повидать Барину и ее ребенка.

Щадя Иру, она до сих пор не решалась принять супругу Диона. Встреча с ней и ребенком разбередила бы незажившую рану девушки, и Хармиона, связанная с племянницей узами давнишней дружбы, не хотела огорчать ее.