— А когда время, если не сейчас? — спрашивает Рентой.

— Ты должен, Дэнни. Обязательно должен, — умоляет его Элисон.

— Возможно, лучше не знать. Я в смысле, типа, что это за жизнь, когда знаешь, что у тебя СПИД? Как Мэтти в свои последние дни…

— А что Мэтти? Когда он и знать не знал, что у него СПИД, разве у него жизнь была? — говорит Элисон.

Кочерыжка и Рентон кивают головами в знак молчаливого согласия.

Внутри маленькой часовенки, примыкающей к крематорию, пастор толкает краткую надгробную речь. Мэтти у него сегодня далеко не первый покойник, так что он особо не распинается: несколько дежурных фраз, пара гимнов, одна-две молитвы — и щелчок выключателя отправляет труп в камеру сгорания. Ещё несколько покойников — и у попа смена закончится.

— Для тех из нас, кто собрался сегодня здесь, Мэттью Коннелл играл в жизни различную роль: кому-то он приходился сыном, кому-то — братом, кому-то — отцом, а кому-то — другом- Последние дни жизни Мэттью были наполнены страданиями и горем, но нам следует помнить истинного Мэттью — любящего молодого человека, полного огромной жажды жизни. Талантливый музыкант, Мэттью очень любил играть для своих друзей на гитаре…

Рентой боится встретиться глазами с Кочерыжкой, который сидит с ним рядом на скамье, потому что его разбирает нервный смех. Бездарнее гитариста, чем Мэтти, Рентой в жизни не встречал. Репертуар, который тот мог сыграть с достаточной сноровкой, сводился к «Блюзу придорожной забегаловки» из репертуара «The Doors» да паре песен «Clash» и «Status Quo». Он мучительно пытался выучить рифф из «Рокеры из Клэш-Сити», но так и не смог. Тем не менее Мэтти обожал свой «Фендер Стратокастер»: это было последнее, что он продал из своего имущества. Он за него держался даже тогда, когда усилитель давно уже был обменян на героин. Бедняга Мэтти, подумалось Рентону. Знали ли мы его толком? И вообще знает ли любой из нас толком хоть одного человека?

Стиви больше всего хотелось очутиться за четыреста миль отсюда в своей лондонской квартире вместе со Стеллой. Это была их первая разлука с тех пор, как они начали жить вместе. Он чувствовал себя не в своей тарелке. Как он ни пытался, он не мог вспомнить, как выглядел Мэтти: вместо этого ему постоянно представлялась Стелла.

Кочерыжка стоял и думал, что, наверное, жизнь в Австралии — полное дерьмо. Жара, насекомые и все эти унылые городишки, которые показывают в «Соседях» и в «Дома и на чужбине». Складывалось ощущение, что там и пабов-то приличных нет, так что в целом вся страна напоминает Бабертон-Мзйнс, Бакетоун или Восточный Крзйгс в тропическом исполнении. В общем, говно эта Австралия, и тоска там страшная. Он гадал, как выглядят старые кварталы Сиднея и Мельбурна, есть ли там большие многоквартирные дома, как в Эдинбурге, Глазго или, скажем, Нью-Йорке, а если есть, то почему их никогда не показывают по телику. Затем он задумался, почему мысли об Австралии пришли ему в голову именно на похоронах Мэтти. Возможно, потому, что, когда бы они ни заходили к нему, он лежал вмазанный на своем матрасе и смотрел по телевизору какую-нибудь австралийскую «мыльную оперу».