Шэрон растолстела. Вся заплыла жиром. Прежняя Шэрон, с большими сиськами, сладострастная, теперь превратилась в жирную корову. Наверное, я ей тоже кажусь далеко не красавцем, но это, как говорится, ее проблемы, я просто честен в своей негативной реакции. Но при этом я чувствую вину за это свое отвращение к Шэрон. Она — хорошая женщина. Мы сидим в «Пиацце», пьем кофе, а Марина катается на карусели, на такой мрачномордой лошадке, и машет нам рукой.

— Я тут узнал, что у тебя ничего не вышло с тем парнем, за которым ты была замужем. Жаль, — говорю я ей.

— Да нет, мы разошлись еще в прошлом году, — говорит она, закуривая «Регал», она предлагает мне сигарету, но я отказываюсь. — Он хотел детей. А я не хотела больше детей, — объясняет она и, помолчав, добавляет: — Но, наверное, было и что-то еще, кроме этого.

Я лишь молча киваю, чувствуя смущение и неловкость на этом празднике откровения, когда люди вот так вот с ходу выкладывают тебе всю свою подноготную.

— Все в жизни бывает. — Я пожимаю плечами.

— А ты-то как, у тебя кто-то есть?

— Ну, тут все запутано… я тут на прошлой неделе встретил одну девушку, — говорю я и буквально чувствую, как лицо у меня озаряется странным светом, а губы складываются в улыбку, когда я думаю о Диане. — Одну старую знакомую, я ее знал еще до отъезда. А еще у меня есть подруга в Голландии, но там сейчас напряженный период. Хотя, наверное, с ней все кончено.

— Узнаю старину Марка.

Я всегда предпочитал длительные отношения, а не встречи на одну ночь «трахнулись-разбежались», хотя у меня почему-то никак не складывалось ни с тем, ни с другим. Но когда ты встречаешь женщину, и не важно, сколько раз вы успели когда-то потрахаться, ты всегда думаешь… да. Надежда, как говорится, умирает последней.

— Слушай… — Я лезу в сумку и достаю оттуда конверт. — Это тебе и Марине.

— Мне ничего не нужно. — Она отталкивает мою руку.

— Но ты даже не знаешь, что там внутри.

— Я могу догадаться. Это ведь деньги, да?

— Да. Возьми. — Не.

Я смотрю ей в глаза.

— Слушай, я знаю, что про меня тут болтают в Лейте.

— Никто про тебя не болтает, — говорит она, вроде бы пытаясь меня успокоить, но на самом деле это звучит унизительно для моего самолюбия. Мне даже как-то обидно. Почему это никто не болтает?! Должны болтать…

— Эти деньги не с наркоты. Честное слово. Это от моего клуба, — объясняю я, борясь с искушением рассмеяться. Любой, кто держит музыкальный танц-клуб, делает деньги, пусть даже и не напрямую, именно с наркоты. — Возьми. Я хочу что-нить сделать… для моей племянницы. Пожалуйста, — говорю я и уточняю: — У нас с братом не было ничего общего. Хотя про нас и говорили, что два сапога — пара. Оба психи, но каждый — по-своему. — Шэрон в ответ улыбается, и я вдруг проникаюсь мыслью, что я ведь любил своего брата Билли, я вспоминаю его лицо, как он всегда меня защищал, и мне становится очень жаль, что мы с ним так и не сумели общаться нормально. Менее агрессивно, менее категорично и все такое. Но все это — дерьмо. Ты был тем, кем ты был, и есть то, что ты есть. И на хуй все сожаления. — Знаешь, что странно: даже не столько я скучаю по Билли, сколько жалею, что мы не смогли с ним поладить. Будь он жив, все было бы совсем по-другому. Я, знаешь, сильно изменился. И он бы тоже, наверное, изменился бы, я так думаю.