По храму Эшмуна из конца в конец, наталкиваясь друг на друга, метались люди. Они сносили в кучу скамьи, срывали с себя одежду, бросались на пол, заламывая руки.

Человек в облачении жреца бормотал:

— Молитесь Эшмуну! Он — могущественнейший из богов — ниспошлет спасение всем укрывающимся в святилище.

Один из перебежчиков, оттолкнув жреца, закричал срывающимся голосом:

— Хватайте светильники! Лучше сгореть в огне, чем погибнуть на кресте!

Храм запылал в нескольких местах, наполняясь удушливым дымом. Пламя подступило к алтарю. Сорвав занавес, оттуда стремительно выбежал человек в блестящих доспехах. Прежде чем его могли остановить перебежчики, он был уже у выхода из храма, и в несколько прыжков очутился внизу, на площади, в ногах у Сципиона. Это был Газдрубал, в течение трех лет руководивший героической обороной Карфагена.

В руке у Газдрубала была оливковая ветвь, в знак мольбы и покорности. Обнимая ноги Сципиона, он кричал так громко, что его голос был слышен не только на площади, но и наверху в храме:

— Пощади! Пощади во имя богов! Спаси моих детей.

Сципион отвернулся. Взгляд его остановился на кровле горящего храма. На краю кровли стояла женщина с двумя детьми. Они прижимались к матери, прячась в широких складках ее одежды.

— Трус! Трус! — кричала она.— Ты хочешь сохранить себе жизнь! Будь проклят!

Жена Газдрубала столкнула в огонь своих сыновей, а затем сама бросилась в пламя. Кровля храма обрушилась, погребая всех, кто в нем находился.

Судьба Газдрубала неизвестна. Вероятно, он участвовал в триумфе победителей и затем, по римскому обычаю, его казнили.

ПРИКАЗ СЕНАТА

ПРИКАЗ СЕНАТА

Семнадцать дней горел Карфаген. Семнадцать дней корчились в огне лимонные и миндальные деревья, за которыми когда-то старательно ухаживали садоводы. Рушились арки и своды храмов, гибли здания, простоявшие сотни лет и достойные того, чтобы стоять многие века. Гибли в огне спрятанные в тайниках сокровища карфагенских купцов и жалкий скарб бедняков. Пылали библиотеки, хранившие опыт и мудрость народа.

Сципион Эмилиан и его свита поднялись на скалу. Вместо прекрасного, полного жизни города до самого залива простиралось черное безжизненное поле с бесформенными развалинами. Удушливый дым низко стлался по земле. Даже птицы теперь не летали здесь.

Сципион безучастно смотрел вдаль, погруженный в свои мысли. Губы его шептали:

День придет и погибнет священная Троя. Погибнет Вместе с нею Призм я народ копьеносца Приама.

— Почему ты вспомнил Гомера, Публий? — спросил Полибий.