Эрик с тремя прибывшими варягами, Ингелотом, Руаром и Оскаром, уселись на самом дальнем конце стола. По обе стороны его, разместились, кому где пришлось, остальные. Скоро зашумел веселый пир; слышался звон кубков, смех, беседа так и разливалась из конца в конец стола. Все теперь на этом пиру равны: не было ни старших, ни младших, ни кичливых норманнов, ни простоватых варяго–россов.

Были только обрадовавшиеся встрече добрые друзья, спешившие наговориться вдоволь, тем более, что оживлению беседы способствовало крепкое, будто не истощавшееся совсем в кубках вино.

– Клянусь громовержцем Тором[4], – восклицал Ингелот, оглядываясь вокруг, – мой старый Эрик живет, будто он совсем забыл, как звучит шум сечи, как несется врагам в лицо вопль берсерков. Он будто никогда не совершал берсекеранга и не мчался на врага, далеко отбросив щит. Нет, Эрик! В светлой Валгалле, где наслаждаются павшие на земле в бою воины–эйнхерии, нет такого покоя, как здесь. Там они охотятся на чудного вепря, а здесь. Здесь я не вижу даже, чтобы какой–либо труд был для вас утешением. Я боюсь, Эрик, не затупился ли меч твой?

– Не говори так, сын своей матери, – прервал его, хмуря брови, Эрик, – ты знаешь, мы нанялись и должны служить до срока.

– А кто заставлял вас?

– На Рослагене не хватало хлеба!

– Вот отговорка! Будто мало хлеба у врагов!

– В то время было его мало. Никто не брал варягов в свои дружины. Ох, прошли те времена, и только в сагах поют про то, как ходили норманны и варяги и на пышную Лютецию[5], и на зеленые острова Эрика[6]. Прошли! Теперь даже прямым путем не пробраться в Византию. Наши же загородили путь. Теперь не добраться и до Хольмгарда[7]. А кто виноват тому? Кто виноват, я спрашиваю вас, друзья? Ведь, Рюрик и Олав загородили все входы. Они завладели громадными землями славянскими на севере и на юге, и некуда идти теперь свободным викингам. А Рюрик и Олав были наши.

– Были наши, а стали свои собственные, увы, так это, – согласился Ингелот.

Громкие крики прервали беседу приятелей. Крики эти были радостны и выражали полное удовольствие всех пирующих. Особенно шумно выражали свой восторг суровые и молчаливые норманны.

– Скальд, скальд, – кричали они на разные голоса.

Из их среды выступил красивый молодой человек с сиявшими вдохновенными глазами. Он, отойдя от пирующих, сел на отдельную скамью и задумался, опустив голову на ладони рук.

– Скальд Зигфрид споет нам драгу, – шепнул Ингелот Эрику.

– Как давно не слыхал я вдохновенного самим светлым Бальдром[8] певца, – вздохнул тот и устремил на Зигфрида испытующий взор.