— А мама что же? — поинтересовался Егор.

— А что мама… От нее тоже попало. Говорит: «Может, и правильно дал этому Самойлову, но зачем грубить учительнице»… А еще говорит: «Если будешь хвастаться отцом, сниму портрет, так и знай…» А я когда хвастался?

Они разом посмотрели на фотографию.

Егор тихо спросил:

— А при чем портрет-то?

— Да так… Не знаю… — Костик сосредоточенно выдергивал нитки из продырявленной на колене трикотажной штанины. — Она еще и раньше говорила: «Может, лучше повесить папину фотографию у тебя над столом?» Это там, в другой комнате…

— Почему? — помолчав, спросил Егор.

Костик намотал длинную нитку на палец:

— Ну… наверно, чтобы каждый раз не спрашивали, кто это… Те, кто приходит.

«Значит, есть уже „те, кто приходит“», — подумал Егор.

Что ж, матери Костика всего тридцать один год… Тем, кто приходит, конечно, неловко встречать живой, искрящийся взгляд капитана Бессонова…

— А ты что сказал? — нерешительно спросил Егор.

— А я сказал: не дам. Пусть висит.

«Вот так, — подумал Егор. — Ни распутать, ни помочь». Но помочь можно было в другом.

— Давай-ка одевайся. Пойдем.

— Куда?

— В школу… — Егор почувствовал на щеках привычный холодок — тот, который ощущал каждый раз перед тем, как «влезть в очередную историю».

Костик вскинул мокрые глаза:

— Зачем?

— Затем, что рано ты сдался. Драться надо.