— Республика осталась без магистратов, — роптали сенаторы на пиршестве у правоведа Требация Тесты. — Цезарь должен председательствовать на всех выборах, а его нет… Такое безначалие усиливает только власть популяров…

— И Антония, — послышался чей-то голос, и Аттик, привстав, поднял руку. — Разве квириты слепы?.. Он пьянствует с мимами и плясуньями, а развратная Киферида не стесняется появляться среди гостей как Афродита Анадиомена… Говорят, Публий Долабелла…

Выслушав Аттика, Оппий возмутился:

— Ложь, Долабелла — народный трибун, и Цезарь ценит его…

— Но не Антоний, — возразил лысый старичок, одергивая на себе тогу с пурпурной каймою. — Он ревнует, и не без основания, Долабеллу к своей жене, а если бы Долабелла тронул Кифериду…

— Но Долабелла женат на Туллии, дочери Цицерона, а так как оратор, неустойчивый в своих политических убеждениях, не знает, кому выгоднее служить — Помпею или Цезарю..

— Всё это сплетни, — прервал Аттик, — у Цицерона были ошибки, но разве человеку не свойственно ошибаться?..

— А разве ложь, что зять его развратен? — смеясь и кашляя, захрипел старичок. — Вспомните мое слово: если Цицерон не заплатит ему приданого Туллии, Долабелла потребует развода…

— Говорят, эта начитаннейшая женщина влюблена в него до безумия, а он обращается с ней грубо, — молвил Оппий, проглатывая устрицу.

— Ну и что ж, — пожал плечами амфитрион. — В республике женского мяса больше, чем нужно, а денег, денег нет… Все разорены… Цицерон стал нищим, распродает мебель и посуду, долгов никто никому не платит, и владельцы домов не знают, как получить хоть сколько-нибудь с квартиронанимателей. Разве я не прав, благородный Тит Помпоний?

Аттик не успел ответить, — за него сказал Оппий, вытирая рукой губы:

— Вернется Цезарь — всё будет хорошо.

— Вся беда в том, — продолжал старичок, — что Цезарь запретил эдиктом возвращаться помпеянцам в Италию — Цицерон не в счет, — а ведь если бы вернулись все сенаторы, денежное положение республики изменилось бы…

— Нет, — возразил Оппий, — Цезарь предусмотрителен: возвращение помпеянцев повергло бы государство в новые бедствия.

Все молчали. Аттик незаметно поднялся из-за стола и вышел из атриума: злословие и насмешки над Цицероном оскорбляли его как друга оратора.

— Цицерон скрывается в Брундизий, он взбешен, что Теренция грабит его (а может быть и изменяет) с вольноотпущенником; огорчен, что брат Квинт после Фарсалы отправился к Цезарю, чтоб оправдаться, и опечален болезнью Туллии и изменами Долабеллы.

— Неужели Антоний разрешит ему покинуть Брундизий? — спросил Требаций Теста. — Когда Цезарь вернется из Египта…