Вглядываясь в него при скудном свете чадившей светильни, Лициния не могла различить черт его лица. Наконец она узнала его — это был тот человек, который выступал перед толпой.

— Твое скудоумие меня поражает, — сказала она. — Одного ты хвалишь, а другого порицаешь. Почему ты превозносишь Антония?

Эрос не нашелся, что сказать. Но когда Лициния упрекнула его в легкомыслии, он не выдержал:

— Есть вещи, о которых я не смею говорить. Но кто равен Антонию по храбрости, доброте и великодушию? Скажи, квиритка, кто? Даже Секст Помпей уступал Антонию в величии души!

— Лжешь! Антоний — такой же убийца, как Титий!

XVIII

XVIII

Однако не все города дали присягу Цезарю: Бонония и несколько других отказались, решив сохранять спокойствие, но это не помешало Октавиану объявить, что вся Италия поставлена под его империей.

— В руках моих — законная власть, — говорил он друзьям. — Она дана мне народом для спасения Италии, потому что много сенаторов бежало, а сенат, не будучи в полном составе, не смел дать мне империй.

— И все же придется побудить сенат начать войну с Клеопатрой, — сказал Агриппа, — лишить Антония начальствования над легионами, отнять у него все магистратуры…

— …и объявить врагом сената и римского народа! — вскричал Октавиан.

— Нет, — твердо выговорил Агриппа. — Если ты, Цезарь, не желаешь попасть в тяжелое положение, то поостерегись: Италия не верит обвинениям против Антония.

Я бывал неоднократно на конциях, слышал речи некоей Лицинии и цирковых наездников Понтия и Милихия. Они одинаково нападают на тебя и на Антония, но резко резко возражают против лжи, возводимой на проконсула.

— Он уже не проконсул!

— Пусть так, но Антонием он не перестал быть.

Октавиан встал.

— Чего же ты хочешь? — спросил он с раздражением.

— Я, Цезарь, ничего не хочу, а если решаюсь давать тебе советы, то это происходит согласно твоему желанию.

— Говори кратко и более понятно.

— Я против объявления Антония врагом отечества.