Речь Либкнехта, которую он произнес после блестящей защиты профессора Гаазе, пользовавшегося фактическим материалом, подобранным Дзержинским и Мархлевским, была той каплей, которая переполнила чашу: суд вынес оправдательный вердикт. Желание Бюлова увековечить «взаимность выдачи государственных преступников» было похерено, надежда Берлина навсегда повернуть Санкт-Петербург в фарватер германской политики так и осталась надеждой — «братству» двух полицейских структур не суждено было состояться.

...Вечером, после оправдательного вердикта, у Бебеля собралось много народа — социал-демократы Германии, русские, польские, грузинские, украинские и финские товарищи.

Когда разговор стал шумным, смешливым — пива было выпито достаточно, Дзержинский, оглядев всех сияющими зелеными глазами, запел вдруг «Варшавянку», запел подлинные ее слова, а не сочиненные полицейскими стихоплетами. Песню подхватили все.

Дзержинский поднял кружку с пивом.

— Прозит! — воскликнул он и осушил единым махом.

Почувствовал, что опьянел — два дня не ел, деньги кончились, последние отдал переводчику с финского, который исследовал брошюру «злейшего террористического сепаратиста» Кони Зиллиакуса.

Вышел в соседнюю комнату, сел в большое кресло возле кафельной печки и уснул — как провалился в темень.

Назавтра, выслушав Дзержинского, Роза Люксембург долго расхаживала по комнате, зная, что надо ответить ему, но не решив еще, как это следует сделать: при том, что храбрости Феликс был легендарной, раним он был по-детски, подобно всем открытым и добрым натурам.

— Ты помнишь заповедь Гиппократа? — спросила Роза, остановившись внезапно посреди комнаты.

Дзержинский обнял глазами ее махонькую фигурку, напряженно-стройную, чуть даже откинутую назад (не хотела, чтобы хоть кто-то заметил ее легкую хромоту, боялась жалости к себе, которая всегда несет отпечаток скидочности), улыбнулся вдруг, ощутив в себе щемящую нежность к этой женщине, и ответил:

— Какую именно?

— «Не надо делать больному хуже».

— Ты считаешь, что у меня ничего не получится?

— Убеждена.

— Роза, но ведь они тоже знали тюрьмы, ссылки, каторгу! — горячо возразил Дзержинский. — Они ведь тоже хотят свержения тирана! Они ведь тоже мечтают о социализме!

— Это неверно. Постановочно — неверно. В твоей трактовке, — уточнила она, — неверно. О социализме нельзя мечтать. Работать надо во имя социализма — упорно, постоянно, каждодневно, не страшась и не гнушаясь революционного быта, то есть «америк-бостонок» для типографий, разъяснительных собеседований с рабочей массой, налаживания помощи семьям ссыльных и каторжан, организации новых кружков, не страшась упреков в догматизме и теоретизировании. А что предлагают пэпээсы, эсеры, анархисты? Заговор, национализм, террор, путч. Это наивно, но это манит горячие головы, это нравится радикальным буржуа, особенно в так называемых российских окраинах, вроде нашей. Разве ты сможешь убедить их в нашей правоте, Феликс?