Его Императорское Величество. — Все обсуждено, все взвешено. Вопрос этот был мне совершенно непонятен и даже мало меня интересовал. Только после манифеста 17 октября я его изучил. Я находился в течение обоих заседаний в полном колебании. Но с сегодняшнего утра мне стало ясно, что для России лучше, безопаснее и вернее — проект первый. Проект второй — мне чутье подсказывает — принять нельзя. Идти слишком большими шагами не следует. Сегодня — всеобщее голосование, а затем недалеко и до демократической республики. Это было бы бессмысленно и преступно. Перейдем к вопросу об участии в выборах рабочих. Кто желает высказаться?

А. А. Бирилев (морской министр, вице-адмирал). — Я полагаю, что не следует выделять рабочих в особую группу. В их среде весьма сильно развито стадное начало; они составляют особую партию, предъявляющую весьма резкие требования. Но собственно рабочего вопроса, как на Западе, в России не существует, и нет надобности его создавать, предоставляя рабочим особое представительство в Государственную думу.

В. И. Тимирязев. — Нельзя закрывать глаза и говорить, что нет у нас рабочего вопроса. Напротив того, не подлежит сомнению, что социалистические идеи вполне ясны и доступны для рабочих. Поэтому когда мы достигнем созыва думы, то рабочие в ее составе будут социалистами — да, но революционерами — нет. Социалистические учения неотразимы и имеют приверженцев во всех парламентах. Поэтому нечего опасаться представителей рабочего класса в Государственной думе.

Граф С. Ю. Витте. — Следует ожидать, что новый избирательный закон не внесет успокоения не только в революционные кружки, но и в среду умеренных элементов. Результаты будут плохие, и в какой интенсивности они проявятся — предвидеть, конечно, невозможно. О сроке созыва Государственной думы определенно сказать нельзя. Немедленно приступить нельзя, готовиться — надо. Это может спасти империю от дальнейших сотрясений.

Не спасло — революция шла лавиной.

Тюремные ворота распахнулись, на улицу высыпали заключенные. Демонстранты, собравшиеся возле тюрьмы, подняли их на руки, понесли по улице.

С трудом освободившись из крепких рук неизвестных друзей, Дзержинский протолкался в зал, где заседала городская партийная конференция. Он вошел, остановился у дверей: впервые в жизни видел он своих товарищей, которые собрались открыто, не таясь, всею силою собрались — с красными бантами на лацканах пиджаков, счастливые, до синей бледности гордые; в глазах счастье, боль за тех, кто не дожил, вера в то, что дальше будет лучше, добрее, чище.