— Я до присяжного не дорос, не пустили, я на помощниках замер, конец карьере, страх и позор... По каким вопросам будете поддерживать нашу позицию, Феликс Эдмундович? Выступления приготовили или предпочитаете экспромт? — спросил Ленин.
— И так и этак. Поддерживать вас станем по всем вопросам. Выступать от нас будет Варшавский.
— Адольф? Варский, кажется? Так?
— Да.
— Он славный товарищ. Почему только он? А вы?
— Акцент... Как-то неловко с моим-то языком выступать на таком высоком форуме.
Ленин всплеснул руками, пораженный:
— Да как вам не стыдно, Феликс Эдмундович, побойтесь бога! Язык языку ответ дает, а голова смекает!
— Нет, — упрямо повторил Дзержинский, — я выступлю лишь в случае крайней нужды.
— Это я вам обещаю, — как-то даже обрадованно сказал Ленин, — драка будет звонкая, хотя мы проиграем, видимо, по всем пунктам.
Дзержинский спросил недоумевающе:
— А как же объединение?
Ленин пожал плечами:
— Я готов выслушивать товарищей из меньшинства, готов молчать, я готов даже отступить — во имя объединения с национальными социал-демократиями. Вот если мы сможем провести объединение с вами в самом начале работы съезда — многое может измениться, очень многое.
Воровский сказал задумчиво:
— Это меньшевики понимают не хуже нас с вами. Коли мы объединимся в самом начале — Феликс Эдмундович вправе потребовать дополнительные мандаты, и этому ничего нельзя противоположить, и тогда приедут польские делегаты, и мы уравняемся с меньшевиками в голосах...
— Если меньшевики не утвердят наше объединение в начале работы, мы должны будем думать, как повести себя, — сказал Дзержинский, — мы не марионетки, мы представляем тридцать тысяч организованных польских рабочих.
Ленин рассердился:
— А мы кого представляем? За нами тоже немало русских рабочих. И ведь мы знаем, что нас ждет. Так что и вам, Феликс Эдмундович, предстоит пострадать: дело того стоит. Умение видеть в поражении задатки победы — необходимое умение, в этом, коли хотите, заключен весь смысл политической борьбы. Обижаться наивно, это безвкусно, когда в политике обижаются.