Хотя, с другой стороны, я аскет по натуре, негр, берущий ответственность на себя, – и моя терпимость легка мне. Всегда спешил, и – пропустил жизнь. Да и не мог пожить для себя, а значит, и любить жизнь.
А тот – другой, любитель развернуться, порисоваться. Любит жизнь, и все использует для наиболее полного удовлетворения себя. Может быть, эта позиция – лучше? Более правильная?
Я не пошел на конфронтацию, не хотелось новых распрей, ибо через это не проскочишь здоровым.
И денежный фонд растаял. Надо было снова выкручиваться, выживать.
____
Странная моя работа. Сижу один вечером, шкафы с документами, за окном темно, прошел снег, – как солдат на дежурстве, с ощущением пустоты и долга. И никому, кроме меня, это не нужно: все сотрудники поисчезали. Словно нет прочности в той идее, чьим воплощением пытаюсь стать.
Последнее время я лихорадочно искал что-то в телеканалах, листал журналы и газеты. И записывал чужие мысли, хотя и родственные моему мироощущению, но умственные для меня, не затрагивающие внутренней тревоги. И ощущал себя маргиналом, со всем комплексом отвлеченной от конкретности романтики.
Включил телевизор. Показывали кинопанораму, с воспоминаниями живых и полузабытых актеров. Яркое время военных фильмов, песни «Темная ночь», и снимки наших отцов на войне – юные бойцы в обнимку, великие радости соборности: мы пережили! И в боли, и в счастье! Время фильмов «Чапаев», «Молодая гвардия», «Летят журавли», «Стрекоза», «Анна на шее».
Где-то глубоко внутри меня еще оставалась вера, не религиозная, а наработанная после революции всей энергией советского поколения (народ – свят, общность – это главное и т. д.). Вера, не допускающая иронию.
Я вглядываюсь в мир без страха, Недаром в нем растут цветы. Готовое пойти на плаху, О кости черствые с размаху Бьет сердце – пленник темноты. (Павел Васильев)