— Прошло ваше шестидесятилетие. Вы стали лауреатом Государственной премии РСФСР имени А. М. Горького. Удовлетворены ли вы этим?

— Поймите одну простую вещь. Для меня успехом считается не тот год, когда выходят мои книги, а тот год, когда я написал новый роман. И тут вот я ничем похвастаться не могу. Единственное, это то, что закончил роман «Честь имею». Очень сложный он был. А дальше что? Вышли книги, которые я написал давно. Радости мало. Деньги, гонорар… Этого мне не надо… То, что за «Крейсера» присудили госпремию, тоже мало радости. Я считаю, что у меня есть книги гораздо лучше. Я спокойно отнесся к своему 60-летию. Главное, чтобы было продвижение вперед. Если его нет, то писатель топчется на месте, на своих собственных переизданиях, хвалясь тиражами. Эго первый признак упадка писателя, шаг в безвестность. Писатель определяется только новыми книгами. Вот, когда я напишу новую книгу, тогда считайте, я счастлив!

Но все-таки 60 лет для меня удар. Вы знаете, я же отказался от пенсии. Да, да, я не буду ее получать. Почему-то я не встречал нигде, чтобы русский писатель от царя-батюшки пенсию бы получал. Писатель обязан закончить свою жизнь только за столом. Без пенсии.

А причитающуюся мне денежную премию за роман я тут же передал пострадавшим от землетрясения в Армении. Всю, я это подчеркиваю, а не частично, как это было опубликовано в газете «Литературная Россия». И когда моя жена Тося позвонила, теперь уже бывшему, старшему редактору, сказав, что газета напечатала ложь, он грубо ответил, что верит лишь сообщениям ТАСС.

Рассказывая об этом эпизоде, Валентин Саввич заметно волновался. Его раздражала такая нечистоплотность отдельных людей. Сам же Валентин Саввич, по натуре человек легко ранимый, добрый, открытый. Но как и все мы, он испытывает дефицит добра. Да, к сожалению, сейчас можно сказать, что человек стал скуп на добро. Быть может поэтому и поднимают сейчас забытые слова, такие, как сострадание, милосердие. Но, как часто бывает, начинается уже спекуляция этими святыми словами. И мне захотелось узнать у Валентина Саввича, а что он вкладывает в эти понятия и как писатель, и как гражданин.

Валентин Саввич, выслушав вопрос, задумался, потом глубоко вздохнул.

— Знаете, это надо было бы опрокинуть куда-то назад, в ту эпоху, когда жили наши предки. И вы знаете, ведь они перед собой никогда таких вопросов не ставили. Никогда! Потому что сами понятия — милосердие, сострадание — входили в душу с детства. С первых слов, сказанных нянькой, бабушкой, близкими. Вот у меня была бабушка, русская крестьянка с Псковщины, Василиса Минаевна Каренина. Я был маленький, но помню, как она говорила мне такие простые слова, такие прописные истины, которые надолго, если не на всю жизнь запомнились, отпечатались в моем сознании. Не делай людям худого, не делай людям того, чего не хочешь самому себе. Бабушка была очень религиозна. В ее углу висела икона, горела лампадка, она жила все еще своим представлением о мире. Я сейчас, облюбовывая заново образ своей бабушки, прихожу к мысли, что религия заменила ей все книги на свете.