– Это я сам вчера написал, сейчас после того, как дал вам слово, что приеду к вам жить, князь. Я писал это вчера весь день, потом ночь и кончил сегодня утром; ночью под утро я видел сон…

– Не лучше ли завтра? – робко перебил князь.

– Завтра «времени больше не будет»! – истерически усмехнулся Ипполит. – Впрочем, не беспокойтесь, я прочту в сорок минут, ну – в час… И видите, как все интересуются; все подошли; все на мою печать смотрят, и ведь не запечатай я статью в пакет, не было бы никакого эффекта! Ха-ха! Вот что она значит, таинственность! Распечатывать или нет, господа? – крикнул он, смеясь своим странным смехом и сверкая глазами. – Тайна! Тайна! А помните, князь, кто провозгласил, что «времени больше не будет»? Это провозглашает огромный и могучий ангел в Апокалипсисе.

– Лучше не читать! – воскликнул вдруг Евгений Павлович, но с таким нежданным в нем видом беспокойства, что многим показалось это странным.

– Не читайте! – крикнул и князь, положив на пакет руку.

– Какое чтение? теперь закуска, – заметил кто-то.

– Статья? В журнал, что ли? – осведомился другой.

– Может, скучно? – прибавил третий.

– Да что тут такое? – осведомлялись остальные. Но пугливый жест князя точно испугал и самого Ипполита.

– Так… не читать? – прошептал он ему как-то опасливо, с кривившеюся улыбкой на посиневших губах, – не читать? – пробормотал он, обводя взглядом всю публику, все глаза и лица, и как будто цепляясь опять за всех с прежнею, точно набрасывающеюся на всех экспансивностью, – вы… боитесь? – повернулся он опять к князю.

– Чего? – спросил тот, всё более и более изменяясь.

– Есть у кого-нибудь двугривенный, двадцать копеек? – вскочил вдруг Ипполит со стула, точно его сдернули, – какая-нибудь монетка?

– Вот! – подал тотчас же Лебедев; у него мелькнула мысль, что больной Ипполит помешался.

– Вера Лукьяновна! – торопливо пригласил Ипполит, – возьмите, бросьте на стол: орел или решетка? Орел – так читать!

Вера испуганно посмотрела на монетку, на Ипполита, потом на отца и как-то неловко, закинув кверху голову, как бы в том убеждении, что уж ей самой не надо смотреть на монетку, бросила ее на стол. Выпал орел.

– Читать! – прошептал Ипполит, как будто раздавленный решением судьбы; он не побледнел бы более, если б ему прочли смертный приговор. – А впрочем, – вздрогнул он вдруг, помолчав с полминуты, – что это? Неужели я бросал сейчас жребий? – с тою же напрашивающеюся откровенностью осмотрел он всех кругом. – Но ведь это удивительная психологическая черта! – вскричал он вдруг, обращаясь к князю, в искреннем изумлении. – Это… это непостижимая черта, князь! – подтвердил он, оживляясь и как бы приходя в себя, – это вы запишите, князь, запомните, вы ведь, кажется, собираете материалы насчет смертной казни… Мне говорили, ха-ха! О, боже, какая бестолковая нелепость! – Он сел на диван, облокотился на стол обоими локтями и схватил себя за голову. – Ведь это даже стыдно!.. А черт ли мне в том, что стыдно, – поднял он почти тотчас же голову. – Господа! Господа, я распечатываю пакет, – провозгласил он с какою-то внезапною решимостию, – я… я, впрочем, не принуждаю слушать!..