Петр Сальников РОССТАНИ И ВЕРСТЫ

Петр Сальников

РОССТАНИ И ВЕРСТЫ

АСТАПОВСКИЕ ЛЕТОПИСЦЫ Повесть

АСТАПОВСКИЕ ЛЕТОПИСЦЫ

Повесть

...И да будет ему широка Россия!

Грачиная осень в астаповском окрестье видна и слышна далеко. Отлеты здешних птиц всегда печальны и красивы своей свободой и надеждой на возвращение. Отпевая лето, грачи кого-то кличут, с кем-то прощаются, ждут и радуются своему часу. Будто на грачиную покличку, сюда, на астаповскую станцию, сбегаются и тут же разбегаются поезда, люди. Не долга остановка, а силы нет усидеть в вагоне...

В задумчивости, пропуская вперед нетерпеливую молодежь, неспешно выходит старик. Слезно помаргивая, глядит на часы старого вокзала: «Слава богу — стоят».

Пять минут седьмого... Сами ли часы не пошли дальше, а может, кто остановил их — об этом никто никого не спрашивает. Так и кажется: не перевалило время через то печальное утро, не осилило переступить неминучую грань давнего людского горя. Как и прежде, здесь гудят поезда, суетится дорожная публика. И не каждому проезжему в диво — замершее утро на старинных часах вокзала. Но кто бывал здесь, тот не слышит ни поездных гудков, ни колготни пассажиров. Ему слышнее шум ветра, крики птиц окрестных полей, бой сердца. Роднее стучит оно, напоминая о былом, заставляя выйти, хоть на минуту, и преклонить колено у родимого причала.

Глух бетонный перрон под стариковскими шагами. Тосклив пристанционный сад в осеннем бреду. В реактивном гуле — оплывшие небеса над головой тоскуют о тишине, о покое... Летит с седины шляпа, и ветер катит ее к заветной скамейке под вязом, к порогу изрядно состарившегося Озолинского дома.

Старик присел на скамейку: как хорошо — будто и не покидал ни родного гнезда, ни любимого края! К ногам приветливо упала сорвавшаяся ветка. Еще раз глянул на часы, на молчаливую их бесконечность. Застонала потревоженная память.

...Подумать только, как давно это было — мыслью не окинешь. Нет, ровно вчера все содеялось... Это было...

Кондрат Востромилов, разгоряченный ходьбой, шумно ввалился в избу, стряхнул рукавицы под печку, словно пару ежей пустил, зажег гасничку на печном уступе и позвал сынишку:

— Антошка! Куда тя лихоманка упрятала? Игде ты?

— Тут я, — с полатей свесились заскорузлые, с лета не отмытые пятки, потом высунулась и мордочка — заспанная, извалянная в пеньку.