Наступило молчание. Взоры всех с напряженным вниманием обратились к говорившей. Это была ни более, ни менее, как Жанна Пуассон, теперь маркиза Помпадур.

Едва она раскрыла свой хорошенький ротик, Людовик «Обожаемый», потомок Людовика Святого, король Франции и всех ее владений по ту сторону океана, затаив дыхание, впился взором в ее нарумяненные губки, а «Франция» молча внимала ее словам, ревниво стремясь уловить тень улыбки, околдовавшей короля и разорившей народ.

— Сообщите же нам, моя красавица, то непреложное арифметическое правило, которым вы можете доказать, что сидящий здесь рыцарь в сто тысяч раз более сумасшедший, чем его проклятые соотечественники, — весело сказал король.

— Это очень просто, ваше величество, — объяснила маркиза, — Рыцарю необходима помощь ста тысяч сумасшедших англичан, чтобы завладеть королевством дождей и туманов; следовательно я права, утверждая, что его сумасшествие в сто тысяч раз больше сумасшествия его соотечественников.

Громкий смех приветствовал эту остроту. Маркиза Помпадур не осталась равнодушной к успеху и расточала направо и налево свои ангельские улыбки, а взгляд ее глаз, подобных темно-голубым незабудкам, как выразился воспевший ее поэт, скользил по лицам гостей, сидевших за роскошно убранным столом и представлявшим собою цвет старой французской аристократии. Ее встречали восхищение и льстивый шепот; даже женщины, которых много присутствовало на этом празднестве, старались выразить одобрение той, чья воля долгое время была законом для короля Франции.

Только одно лицо оставалось строгим и непроницаемым. Это было лицо молодой женщины, почти ребенка, с низким, открытым лбом над прямыми бровями, в раме мягких темно-русых волос, чудные оттенки которых не мог скрыть слой традиционной пудры.

При взгляде на молодую девушку ясная улыбка внезапно исчезла с лица маркизы Помпадур, и оно омрачилось легкой тенью; но через минуту она уже отдала свои унизанные кольцами пальчики в распоряжение царственного поклонника, который осыпал их жадными поцелуями, и, пожав плечами, сказала с притворной дрожью:

— Брр! Как грозно-неодобрительно смотрит на меня мадемуазель Домон! Не правда ли, рыцарь? — прибавила она, обращаясь к молодому человеку, сидевшему рядом с нею, — удобное кресло в вашем роскошном дворце в Сен-Жерменском предместье стоит трона в вашем туманном Лондоне?

— Только не тогда, когда этот трон принадлежит ему по праву, — спокойно заметила мадемуазель Домон. — Дворец в Сен-Жермен — лишь подарок королю Англии, которым он обязан французскому монарху.