В эту минуту отворилась дверь: маленький дофин, в сопровождении своего наставника, аббата Даву, вбежал в комнату и бросился с распростертыми объятиями к Марии Антуанетте.

— О, мама-королева, — вкрадчиво воскликнул он, — уедем, пожалуйста, обратно в наш прекрасный замок! Здесь в этом большом, мрачном доме отвратительно.

— Тише, дитя мое, тише! — сказала королева, прижимая к себе красавца-мальчика, — Не надо так говорить! Ты должен приучаться быть довольным везде.

— Мама-королева, — прошептал ребенок, нежно прижимаясь к матери, — но ведь это правда, что здесь отвратительно. Только я буду говорить о том совсем потихоньку, чтобы никто не услыхал, кроме тебя. Однако скажи мне, кому принадлежит этот некрасивый дом и зачем будем мы тут жить, если у нас есть чудесный замок с великолепным садом в Версале?

— Сын мой, — вздыхая, ответила Мария Антуанетта, — этот дом принадлежит нам; это прекрасный и знаменитый дворец. Ты не должен говорить, что он противен тебе, потому что твой августейший прадед, великий король Людовик Четырнадцатый, жил в этом дворце, который называют Тюильерийским, и сделал его знаменитым по всей Европе.

— Ах, мне все-таки хотелось бы, чтобы мы уехали отсюда! — прошептал дофин Людовик Карл, боязливо озираясь большими голубыми глазами в обширной, пустынной комнате, лишь скудно обставленной старомодной, полинялой мебелью.

— И мне хотелось бы того же, — вздыхая, чуть слышно, промолвила про себя Мария Антуанетта.

Однако тонкий слух ребенка уловил эти слова, и он с удивлением спросил:

— И тебе? Разве ты уже не королева, мама, и не можешь больше делать то, что тебе хочется?

Пораженная в самое сердце этим невинным вопросом дофина, королева разразилась слезами.

— Принц, — сказал аббат Даву, приближаясь к своему царственному воспитаннику, — вот видите, вы огорчаете королеву, а ее величеству нужно спокойствие. Пойдемте гулять!

Однако Мария Антуанетта крепко обняла ребенка и, прижав его белокурую головку к своей груди, возразила:

— Нет, нет, он не огорчает меня. Дайте мне выплакаться. Слезы приносят облегчение. Человек истинно несчастлив лишь тогда, когда утратил способность плакать, когда… Но что это такое? — перебила сама себя королева, поспешно вставая с кресла, — Что значит этот шум?

В самом деле с улицы доносились громкий крик и ликование вперемежку с ругательствами и угрозами.

— Мама! — воскликнул дофин, в испуге уцепившись за королеву, — Разве сегодня все еще вчера?

Дверь порывисто распахнулась, и вошел король.

— Ваше величество, — воскликнула королева, — что случилось? Неужели опять возобновляются ужасные вчерашние сцены?