Она решила оставить детям память, не оскверненную рукой палача. Единственное украшение, оставшееся у нее, были длинные волосы; Мария Антуанетта отрезала их и оставила на память детям, родным и друзьям.

Мысленно попрощавшись с жизнью, она стала приготовляться к смерти. Она чувствовала себя утомленной и разбитой и решила подкрепиться пищей, съев крыло принесенной ей курицы. Затем она стала совершать свой туалет смерти!

Жена тюремщика дала ей одну из своих сорочек, и королева надела ее; затем облеклась в то же самое платье, в котором являлась пред судьями, и покрыла голову чепчиком, одним из таких, какие носили женщины из народа. Приготовившись встретить смерть, Мария Антуанетта прилегла на кровать и заснула. Ее разбудили докладом, что пришел священник, но Мария Антуанетта не захотела исповедаться пред одним из служителей Разума, которых назначила Республика, изгнав служителей церкви. Чтобы согреть окоченевшие ноги, Мария Антуанетта стала ходить взад и вперед по камере. Ровно в семь часов дверь открылась, и в нее вошел Сансон, «господин» и палач Парижа. По телу королевы пробежала легкая дрожь.

— Как вы рано пришли! Разве нельзя было немного повременить?

Сансон дал отрицательный ответ, и Мария Антуанетта снова приняла свой холодный и спокойный вид. Она беспрекословно выпила чашку принесенного ей шоколада и спокойно дала связать свои руки на спине.

В одиннадцать часов она покинула свою комнату, чтобы поместиться в телеге, ожидавшей у ворот.

Никто не провожал ее и никто не проявлял ни малейшего участия; она прошла мимо жандармов, выстроенных по обеим сторонам коридора; за ней следовал палач, держа конец веревки, которой были связаны руки королевы; затем шли священник и два помощника палача.

Париж знал, что настал час казни королевы, народ уже ждал; на улицах, в окнах домов, на крышах собралась огромная толпа, площадь Республики представляла собой черное море голосов.

Мария Антуанетта сидела в телеге спиной к лошадям, рядом со священником; позади нее стоял палач и его помощники. Королева была бледна; только ее глаза были красны от пролитых слез, но теперь она была совершенно спокойна, ее взгляд был устремлен вдаль, поверх толпы и домов, губы были плотно сжаты. Ничто не выражало ее душевного состояния, хотя она и видела все. Взгляд королевы упал на женщину с ребенком, который посылал ей поцелуй своей маленькой ручкой. Этот единственный знак участия пробудил королеву из ее оцепенения, и слезы застлали ее глаза. Но толпа снова надвинулась и сопровождала позорную колесницу криками, воем, смехом, аплодировала и осыпала королеву градом ядовитых насмешек и прозвищ. Ее лицо снова стало совершенно холодным и бесстрастным, а взгляд безучастно скользил по толпе; только при виде королевского дворца и надписи над его воротами, поставленной Филиппом Эгалитэ, бывшим герцогом Орлеанским, в ней вспыхнул злобный огонек.