— То пустое.

Выстрелы смолкли. Двое в горнице застыли в молчании.

Пустое, однако, для царёва дядьки Семёна Никитича было последним мгновением молодой жизни московского стрельца Игнатия Дубка.

Правая рука воеводы в Царёве-Борисове, сотник Смирнов, услышав тревожный шум на улице, глянул в окно, увидел московских стрельцов и, всё уразумев разом, как и воевода его, выскочил из дома и садами, хоронясь, пошёл к задним воротам крепости. Знал: кому-кому, а ему-то в первую очередь голову сорвут. Ещё и так подумал: «Бельскому, по знатности рода, царь Борис может и оставить жизнь, а мне — петля». Бежал по саду, ломясь сквозь сучья, задыхался и, не сообразив в спешке, как незаметно пробиться к воротам, вылетел на стрельцов. Повернул, но за ним уже бросились двое. Смирнов вскинул пищаль и чуть не в упор ударил в Дубка. Дубок ещё увидел, как пыхнул дымком порох на полке пищали, различил огненный всплеск, и всё для него померкло. Арсений подхватил молодого стрельца, положил на землю, раздёрнул кафтан на груди. Из раны чёрным ключом била кровь. Дрожащими руками Арсений приткнул к ране тряпицу, но на глаза Дубка уже опускались чернеющие веки. И вдруг до боли остро, ясно, как в яви, увиделась Арсению крохотка синица-московка, далёкие годы назад закрывшая глаза в его трепетной мальчишечьей ладони.

Смирнова достиг и свалил стрелец, что на рассвете на царёв приказ взять воров в крепости, оборачиваясь к товарищам, говорил, зло ощерясь: «Псы… Вот псы… Неймётся им…»

Арсений поднял Дубка и понёс к телеге. Вот тогда и смолкли выстрелы.

Семён Никитич встал с лавки, сказал:

— Собирайся, воевода. Без порток в дорогу негоже. — А стоя в дверях, добавил: — Поспешай. Ежели сказать правду, времени у тебя осталось вовсе немного. — И не удержался, усмехнулся: — Да и дни-то, думаю, не лучшие тебя ждут.

5

5

О времени, только о днях лучших, как ему казалось, думал и канцлер Великого княжества Литовского Лев Сапега. Канцлер уже знал о случившемся в Царёве-Борисове. Он так посчитал: царь Борис не пощадит Богдана Бельского, прольёт кровь и тем всколыхнёт родовитую Москву. «Кровь Богдана, — думал канцлер, — ударит по роду Годуновых сильнее царь-пушки. Бояре не простят ему этого». И спешил, спешил поспеть к сроку в Москву. «Зашатается царь Борис, — считал, — мягче воска будет. Уния ему столпом покажется, на который опереться можно, и вот тут-то и свершится задуманное». Лев Сапега в возбуждении стукнул сухим кулаком по столу. Наконец-то всё сходилось в его планах и концы связывались.

Однако выяснилось, что есть-таки помеха, и помеха неожиданная — король Сигизмунд. Хотя, по размышлении, неожиданностью назвать это было, пожалуй, нельзя.