— Всё это говорит в его пользу, — сказал пастор Губер, — однако я хочу обратить внимание вашего величества на одну особенность принца.

Пастор помолчал, пожевал губами. Было заметно, что ему нелегко продолжать далее свой рассказ, но всё же он сказал:

— Я протестантский священник, однако скажу, что принц воинствующий протестант… В нём нет веротерпимости, и я предвижу большие трудности в заключении брачного союза между царевной Ксенией и принцем. Густаву придётся отказаться от своей веры, а я даже с великим трудом не могу представить, что он пойдёт на это.

Губер замолчал и посмотрел на Бориса с сочувствием.

Пастора проводили из Кремля с ещё большей любезностью и почтением, нежели принимали. За каретой шли многочисленные слуги, неся на больших блюдах яства Борисовой кухни, которые мог отведать, но не отведал в силу скромности царёв гость.

А как только гостя проводили, в Борисовы покои прошёл думный дьяк Щелкалов. Царь встретил его стоя. Он был уже одет в свой всегдашний лёгкий тулупчик на собольих пупках и стоял, привалившись спиной к тёплым изразцам хорошо вытопленной печи. Лицо царя было озабоченно.

Многоопытность в делах державных подсказывала Борису, что любое действие на государственной вершине неизменно порождает множество следствий, которые могут или свести на нет первоначально задуманное, или дать выгоды даже большие, нежели вызвавшее их к жизни событие.

В Борисе было живо стремление вывести Россию к Балтике. Оно родилось давно, ещё тогда, когда он окольничим участвовал в походе царя Ивана Васильевича в Ливонию. И всё, к чему царь Борис ни понуждал Россию в укреплении её рубежей и на юге, и на западе, и даже на востоке, было в конечном итоге направлено на осуществление броска к Балтике. И сейчас, размышляя о брачном союзе дочери с принцем Густавом и зная немало о предполагаемом женихе, он обдумывал, как может сказаться результат этого брака на решении давно вынашиваемой им мечты. В этом дьяк Щелкалов, наторевший в межгосударственных делах, мог сказать своё слово.

— Садись, — сказал Борис печатнику и указал на лавку, покрытую бархатным, шитым камнями налавочником.

Щелкалов присел.

Борис подул в сложенные перед ртом ладони, как ежели бы ему было зябко. Из-под опущенных бровей взглянул на дьяка. Лицо Щелкалова, как всегда, было невозмутимо. Царь отнял руки от лица, плотнее запахнул на груди тулупчик и пересказал думному разговор с пастором Губером. Дьяк слушал внимательно, и видно было по собравшимся у висков морщинам, по менявшемуся выражению глаз, что он не только слушает, но и примеривает услышанное к известному ему ранее.