— Милый мой Ганс! — говорила Катлина. — Не гневайся на рабу свою. Ради тебя, мой повелитель, я терплю такие муки. Смилуйтесь над ним, господа судьи, дайте ему полную кружку, а с меня довольно одной капельки. Ганс, не пора ли клекотать орлу?

Тут судья обратился с вопросом к Иоосу Дамману:

— Из-за чего у вас вышла драка и за что ты убил Гильберта?

— Мы оба влюбились в одну девчонку из Хейста, оттого и драка у нас вышла, — отвечал Иоос.

— В девчонку из Хейста? — порываясь встать, вскричала Катлина. — Так ты мне изменял с другой, подлый обманщик? А ты знаешь, что я сидела по ту сторону гатей и слышала, как ты говорил, что хочешь взять себе все деньги Клааса? Стало быть, они нужны были тебе, чтобы пить с ней да гулять? А я, несчастная, отдала бы ему свою кровь, если б он мог превратить ее в золото! А ты — все для другой! Будь же ты проклят!

Тут она вдруг разрыдалась, задвигалась на скамье и заговорила снова:

— Нет, нет, Ганс, скажи, что ты опять полюбишь бедную свою рабыню, и я землю стану рыть ногтями и откопаю для тебя клад. Я знаю, где зарыт клад. Я пойду туда с веточкой орешника, а ветка орешника наклоняется в том месте, где есть металл. Я найду клад и принесу тебе. Поцелуй меня, мой ненаглядный, и ты будешь богат! Каждый день мы будем с тобой есть мясо, пить пиво, холодное, пенистое пиво. Ах, государи мои, дайте мне капельку воды, я вся горю! Ганс, я знаю, где растет орешник, только надо подождать весны.

— Замолчи, ведьма, я тебя в первый раз вижу! — крикнул Иоос Дамман. — Ты приняла меня за Гильберта, — это он приходил к тебе, а ты от своей подлости называла его Гансом. Да будет тебе известно, что меня зовут не Гансом, а Иоосом. Мы с Гильбертом были одного роста. Я же тебя не знаю. Семьсот каролю украл, разумеется, Гильберт. Пить! Дайте мне стаканчик водички — мой отец заплатит вам сто флоринов. Я не знаю, кто эта женщина.

— Господин судья, господа старшины! — воскликнула Катлина. — Он говорит, что не знает, кто я, ну а я хорошо знаю, кто он. Я даже знаю, что на спине у него коричневая родинка с волосками, большая — не меньше боба. А, так ты путался с девкой из Хейста? Разве тот, кто любит взаправду, стыдится своей милой? Разве я уже не хороша собой, Ганс?

— Хороша! — возмутился тот. — У тебя лицо похоже на сушеный кизиль, а тело — на вязанку хвороста. Дворянин найдет себе получше любовницу — очень ему нужна такая рвань. Пить!

— Ты со мной не так говорил, Ганс, ласковый мой повелитель, когда я была на шестнадцать лет моложе, — сказала Катлина и ударила себя по голове и груди. — Вот здесь у меня огонь — это он сушит мне и лицо и сердце. Не кори меня! Помнишь, как мы с тобой ели соленое — чтобы, как ты говорил, побольше выпить? Теперь соль у нас внутри, а господин судья пьет бургонское. Мы не хотим вина — дайте нам воды! По лугу течет ручеек, прозрачный ключ. Вода в нем хорошая, холодная. Нет, нет, она жжет! Это адская вода. — Катлина заплакала. — Я никому зла не делала, а меня все бросают в огонь! Пить! Бродячим собакам — и тем дают воды, а я христианка. Дайте же мне воды! Я никому зла не делала. Пить!