По словам Александрины Гончаровой-Фризенгоф, на балах Дантес мало говорил с Натали, но находился постоянно вблизи и по обыкновению бросал на неё долгие взгляды¹³¹¹.

Долли Фикельмон обладала проницательностью и видела гораздо больше, чем приглашённые в её дом Мэри Мердер или Софи Карамзина. Но Долли ограничилась кратким суждением: «Вскоре Дантес, хотя и женатый, возобновил прежние приёмы, прежние преследования»¹³¹². В чём состояли эти приёмы, графиня не уточнила. Но она всё же пояснила, что сплетни по поводу взаимоотношений поручика и Пушкиной распространились по всему городу: «Большой свет видел всё и мог считать, что само поведение Дантеса было верным доказательством невиновности госпожи Пушкиной». Но в десятке столичных кругов, где были друзья Пушкина, его сотрудники и, наконец, его читатели, говорили, что Пушкина виновна, и «бросали в неё каменья»¹³¹³. Быть может, самым поразительным в дневниковой записи Долли было свидетельство о том, что Пушкину осуждал не большой свет, а наиболее близкий к поэту круг лиц, включавший его друзей-писателей и читающую публику.

Среди свидетелей трагедии Жуковский бесспорно выделялся своей объективностью. Он старался извлечь из разговоров с очевидцами любые подробности, которые позволили бы воссоздать происшедшее с полной достоверностью. Но даже Жуковский не мог противостоять давлению «общего мнения». В одном из черновиков он писал о поединке: «Пушкин… потерял голову… С его стороны было одно бешенство обезу[мевшей?] ревности»¹³¹⁴. В отличие от многих, Жуковский попытался найти бесспорные факты, подтверждающие его слова по поводу ревности Пушкина. В последнем Конспекте он старательно записал всё, что ему удалось узнать о вызывающем поведении Дантеса. При тётке Загряжской, отметил он, поручик обращался с супругой Екатериной Геккерн ласково, дома играл роль любящего супруга; при Пушкиной напускал на себя мрачный вид, а при Александрине был груб с женой в расчёте на то, что та всё расскажет Наталье. Данные такого рода, конечно же, невозможно было представить в суд. Но никаких других материалов, компрометирующих поведение Дантеса после свадьбы, Жуковскому найти не удалось.

21 января 1837 г. девица Мердер танцевала на балу у Фикельмон и была свидетельницей оживлённого разговора пожилой дамы с Дантесом. Дама ставила ему в упрёк экзальтированность поведения: «Действительно, жениться на одной, чтобы иметь некоторое право любить другую, в качестве сестры своей жены… Докажите свету, что вы сумеете быть хорошим мужем… и что ходящие слухи неосновательны»¹³¹⁵. Кавалергард действительно старался доказать свету, что его привязывают к госпоже Пушкиной платонические, родственные чувства, что он любит её в качестве жены сестры. Верить этому было трудно.