Гесиона после двух лет молчания прислала длинное письмо! Верной подруге Неарха пришлось испытать немало, чтобы быть рядом с возлюбленным. Можно позавидовать критянину, нашедшему в фиванке такую любовь и терпенье. Грандиозные замыслы Александра потребовали большого флота. Корабли строились в устье Евфрата и на Тигре. Там распоряжался новый помощник Неарха — подвижный, как жидкое серебро, полукритянин-полуфиникиец Онесикрит.

Кедры, черные сосны, дубы и вязы с гор, из вершин Евфрата и Тигра, сплавлялись до верфей Неарха. Гесиона со свойственным фиванке эпическим стилем описывала свои скитания между Вавилоном и маленькими городками кораблестроителей, оазисами пальм, одинокими храмами и бедными селениями рыбаков, затерявшихся среди моря тростниковых зарослей.

Мухи, бич Вавилона и Суз, черными роями кишевшие на рынках, в жилищах и даже в храмах, оказались пустяком перед бедствием мириад кусающихся кровопийц, тучами реявших над тихими водами. Ветер, к счастью, не столь уж редкий, приносил избавление. Все остальное время люди проводили в дыму, и Гесиона уверяла подругу, что прокоптилась насквозь и стала нетленной, как мумия Египта.

Таис огляделась. В чистом воздухе Экбатаны мухи не доставляли беспокойства. Гесиона была бы счастливее в этом городе, напоминавшем ей родные, разрушенные Фивы.

На мраморных плитах высокой террасы звонко зашлепали босые детские ноги. Леонтиск — трехлетний сын Таис — сломя голову ринулся к матери, и она едва успела подхватить его на руки. Сын Птолемея походил больше на мать, чем на отца. Военачальник убедил Таис вступить с ним в официальный брак, как только македонцы вернулись после погони за Дарием. Хромая и ворча, появился в конце террасы искалеченный тессалиец, оставшийся в Экбатане у Таис смотрителем дома и лошадей, после того как тессалийские конники вместе с другими эллинскими воинами были отпущены Александром на родину. Теперь Ройкос приглядывал и за мальчиком, которому требовалась мужская рука и умение воина. Не вернулся на родину и начальник конников Леонтиск, отправившийся на восток вместе с Александром. Таис не любила вспоминать об этом — рана еще болела.

Мальчик выпрашивал позволения покататься на Боанергосе. Ройкос уверял, что лучше обождать, пока не будет окончательно объезжен маленький конь из-за гор Иберии, присланный Птолемеем. Таис примирила обоих обещанием самой прокатить сына на вечерней проездке, которую она свято соблюдала, чтобы оставаться в форме на случай внезапного отъезда.

Подшлепнутый для поощрения, Леонтиск поскакал по широким ступеням вниз в сад, к павильону из грубого серого камня, облюбованному Эрис для уединения. Никто не смел нарушать ее покой в те часы, когда бывшая черная жрица сидела и грезила неизвестно о чем с открытыми глазами. Сыну Таис позволялось прибегать к павильону и окликать Эрис, вызывая на борьбу и состязание в беге. В дикой возне нередко принимала участие и сама хозяйка и мать, в упоении носившаяся по просторной площадке перед домом. Финикиянка За-Ашт все-таки уехала в Тессалию со своим Ликофоном. В доме появилась Окиале — печальная, добрая и застенчивая девушка из Северной Сирии, чье трудное имя Таис заменила на прозвище амазонки, случайно попавшееся на краснофигурном лютрофоре. Для Окиале не существовало никого выше Леонтиска. Она баловала мальчишку свыше всякой меры, не слушаясь даже Эрис, которую страшно боялась. Впрочем, единственный ребенок в окружении бездетных женщин не мог не быть баловнем, тем более такой живой, сообразительный и хорошенький, как сын Таис. Главную опасность представляла повариха, всегда готовая перекормить мальчишку в укромном уголке, подальше от суровых Ройкоса и Эрис. Только теперь Таис поняла смысл обычая, распространенного по всей Элладе: обязательно отдавать сыновей на воспитание многодетным родственникам. Или же мальчики объединялись в группы под руководством умелых воспитателей. Во всяком случае — вон из материнского дома, особенно если дом богатый, с многочисленными рабынями и слугами. Спартанцы считали, что воинами могут сделаться лишь дети, выросшие отдельно от родных, в специальных военных общежитиях. Более просвещенные афиняне, беотийцы, тессалийцы применяли воинское воспитание, сочетая его с необходимой образованностью. Наблюдая за подрастающим сыном, наделенным энергией и живостью обоих его родителей, Таис с нетерпением ждала возвращения Птолемея, чтобы отец устроил воспитание мальчика в окружении сверстников и умелых учителей. Почему-то ни разу не приходила мысль, что Птолемей в безвестных далях Востока, у края земли и на Крыше Мира, может погибнуть, как погиб Леонтиск у Александрии Эсхаты — Самой Дальней, там, за Согдианой и Рекою Песков — Яксартом, после ожесточенной битвы со скифами. Его тело укрыто надежной плитой в городе-крепости Александрии Эсхате, прозванной македонскими воинами «Нимфе Танатон» — Невестой Смерти. Много жертв унесли стрелы слишком быстрых для тяжелой македонской конницы всадников с длинными мечами и круто изогнутыми луками. Сам Александр долго хромал от стрелы, перебившей ему малую берцовую кость. Он охлаждал свой гнев бешеной отвагой, бросаясь на врагов впереди всех. И получил такой удар по черепу камнем из пращи, что двенадцать дней плохо видел и до конца похода не мог мыслить так божественно ясно и быстро, как прежде. Последние сражения со скифами надорвали его силы. От Александрии Эсхаты царь возвращался на носилках, уже после заключения мира с этими удивительными племенами из степей, простиравшихся далеко в холодную страну мрака за Море Птиц, Танаис и Эвксинский Понт. Кто мог бы подумать, что через несколько столетий на месте Александрии Эсхаты вырастет прекрасный город и его назовут на языках будущих народов Тирози Чахон — Невестой Мира!