— Погоди! — перебила Гесиону Таис. — А где был Птолемей и почему он Сотер (Спаситель), а не Певкестос или Леоннат?

— Не знаю. И Дейномах не знал тоже. Вероятно, Птолемей сумел прорваться к Александру с достаточной воинской силой и спасти всех. Воинская молва называет Спасителем именно его, а не кого-нибудь другого. Армия знает лучше!

— И что же случилось дальше? — поторопил Лисипп.

— Когда Александра принесли на корабль, никто не смел прикоснуться к торчавшей из груди стреле, думая, что царь умирает. Самый опытный военачальник Пердикка велел повернуть Александра на бок, могучими пальцами отломал прошедшее насквозь острие и вытащил древко.

Александр громко вскрикнул в беспамятстве, воздух со свистом стал выходить из раны при каждом вздохе. Пердикка плотно забинтовал грудь и, положив царя на бок, велел поить водой с вином, настоянным на тысячелистнике. Когда подоспели врачи, кровотечение уже прекратилось. Александр пришел в себя от горестного вопля воинов. Армия готова была взбунтоваться, требуя, чтобы им показали царя, живого или мертвого. Александр приказал перенести себя под навес, чтобы люди, проходя вдоль берега, могли его видеть. Он поднимал руку, показывая, что жив. Воины сплетали венки и бросали в реку около корабля.

Когда судно причалило к удобному месту, где раскинули долговременный лагерь, подальше от заваленных трупами, дымящихся руин крепости, Александр, бледный как мел, нечеловеческим усилием воли сел на коня, вопреки сопротивлению друзей, и сумел доехать до своего шатра среди ликующего войска. Это последнее напряжение исчерпало его силы. Много дней он лежал, ужасно страдая от боли в пробитом легком, безразличный ко всему на свете.

В это время Неарх, взяв в помощники всех сколько-нибудь умеющих плотничать воинов — а таких оказалось тысячи среди македонцев и приморских жителей, спешно строил корабли.

К македонскому лагерю стекались со всех сторон не только любители приключений, торговцы, женщины, но и ученые, философы, художники и артисты. Начался новый год, первый 114 олимпиады. Армия медленно сплавлялась по Инду. Нечеловеческая сила жизни Александра одолела еще одну тяжкую рану, смертельную для большинства людей.

Еще больной, он подолгу беседовал с индийскими философами. Эллины называли их гимнософистами — нагими мудрецами, потому что в их обычае было ходить почти без всякой одежды, подчеркивая отсутствие суетных желаний. С горечью узнал Александр, что напрасно преодолевал реку за рекой, истощив терпение своей армии.

Гидасп ниже сливался с Акесинасом и Гидраотом, ниже слияния этих трех рек впадал Гифасис, а все четыре реки вместе впадали в большой левый приток Инда Ларадзос (Сатледж), в четырех тысячах стадий ниже переправы через Инд, построенный Гефестионом. Если не пробиваться так упрямо к востоку по предгорьям исполинских хребтов, а спуститься к югу, то после переправы через Инд вся великая индийская равнина лежала бы открытая перед армией Александра. Но все было кончено. Александр не стремился никуда, кроме Персии и моря на западе. На Инде у Ларадзоса он основал еще одну Александрию — Опиану. Говорили, что царь тайно посетил несказанно древний храм в развалинах огромного города, в тысяче стадий ниже слияния Инда и Ларадзоса. Жрецы этого храма открыли Александру никому не ведомую тайну. Он больше ни разу не заговаривал об Индии, даже с самыми близкими друзьями, согласно молве, распространившейся с быстротой ветра среди воинов, осведомленных гораздо лучше, чем того хотели бы военачальники.