Поутру присылали к отелю Ледигьер, где остановился Пётр со своими дипломатами, секретную карету и увозили Шафирова с Куракиным за шторами плотными в загородную резиденцию. Карета подкатит к дому, русских дипломатов подсадят на ступеньки и, едва дверцы захлопнув, коней кнутом погоняют, будто кто скачет следом. И всё тайно, молча, с лицами, на застёжки застёгнутыми.

Вокруг отеля дипломаты и английские, и испанские, и австрийские роились, как мухи. Нюхали, что привело царя российского в Париж. Но ни Пётр, ни люди его и слова не говорили о причинах приезда. На вопросы отвечали неопределённо и всё больше рассуждали о красотах Парижа или, уж когда припрут настойчиво, кивали головами любезно и — в сторону.

Шафиров с Куракиным между тем рассказывали, что в доме загородном, куда их ежедневно возят, никто не живёт, но обставлена резиденция богато. Почёт русским оказывается достойный, но французы ведут речи о проезде своих купцов через земли российские к китайским и индийским границам. Обещают выгоды для России из того большие. Жалуются, что морем в восточные страны ходить им и далеко, и небезопасно, так как страдают купцы на воде от каперства. Говорят: едва-едва из трёх кораблей один приходит не разграбленный морскими разбойниками. О мире же со шведами пока молчат.

Куракин разговоры те хотел пресечь, сказавши, что предприятие о проезде через земли российские — дело большое и о том-де им вести переговоры не велено.

Шафиров намекнул: можно, мол, и о том поговорить, но позже, решив главное, для чего они и прибыли в Париж. Улыбался при том, кланялся. Научился у хозяев любезности расточать.

Куракин же — человек по натуре жёсткий — стал французов в оглобли вводить чуть ли не силой. И с одной стороны заходил, и с другой, и за гриву хватал, и с хвоста примеривался. Но французы, как намыленные, из рук выскальзывали. И все будто имели что-то за спиной, и даже сказать сие тайно хотели, но лили и лили слова пустые.

Шафиров за дни тех разговоров осунулся. А Куракин, здоровьем и так не крепкий, желчью налился, и принять его можно было вполне за арапа или иного какого африканца — до того стал жёлт. Но под остреньким носиком у Куракина зубы торчали крепкие. Злобы набрался он, и его уже осаживать приходилось, чтобы с руганью откровенной не лез.

Пётр волнения не выказывал, и, ежели судить по нему, сказать можно было одно: всё идёт хорошо.

В переговорах царь участия не принимал, всё своё время отдавая поездкам по Парижу. Проявлял он интерес ко многому. Встречался со знаменитыми учёными. Беседовал подолгу, выказывая незаурядные знания в различных науках. Но говорил порой, знакомясь с новинами: