— Что? — крикнул Алексей. — Что ты сказал?

Наследник подбежал к Кейлю и вцепился руками в пышное кружево жабо:

— Лжёшь, лжёшь, негодяй...

— Ваше высочество, ваше высочество, — забормотал Кейль, — ваше высочество...

Алексей тряс секретаря, как крестьянин осеннюю грушу. Лицо Кейля моталось из стороны в сторону бледным пятном.

Наследник отпустил секретаря и бросился бегом через залу. Кейль поспешил за ним:

— Ваше высочество... Постойте! Куда же вы?

Алексей распахнул дверь залы, выскочил на лестницу. Крикнул:

— Мне не надобно покровительство цесаря, я еду в Рим! Побежал по ступенькам вниз. Под гулкими сводами замка отдалось эхом: в Рим... в Рим... в Рим... Дробью простучали каблуки. И вдруг царевич словно о стену ударился. Сверху крикнула Ефросинья:

— Алексей! Алёшенька, а меня-то ты забыл? Как же я-то? Она стояла на верхней ступеньке, с подсвечником в руках.

Свет свечей колебался, но всё же ясно освещал и лицо и фигуру.

Алексей повернулся. Взглянул на неё. И вновь увидел на платье багровое пятно, будто ножом пырнули в сердце его ненаглядную Ефросинью и кровь молодая, сильная, яркая ключом брызнула. Алексей взялся руками за голову и сел на ступени лестницы.

* * *

На питербурхской верфи спускали восьмидесятипушечный корабль. Светлейший — хмельной с утра — ходил по специально сбитому помосту и покрикивал. Весёлый был и злой. Когда поворачивался, букли парика разлетались в стороны бешено, только что искры не сыпались.

Восьмидесятипушечный красавец стоял на стапеле как игрушка литая. Мачты — стрелы тонкие, казалось, вонзались в свод голубой — так непривычно высоки были. Борта, мягкой дугой сбегавшие книзу, лоснились от смолы, словно лакированные.

— А-а-а? — шумел Меншиков, наступая на голландского инженера, топтавшегося здесь же на помосте. — Хорош? Скажи, хорош?

Тот пыхтел трубкой, отмалчивался.

Меншиков горячился. Не зря в Москву-то мотался. Пригнали купчишки и лес, и металл, и кожи. Лапти не забыли. Сейчас вся верфь щеголяла в новой обувке. Мужики были довольны и крутились как черти. Знали: обувка обувкой, а светлейший на радостях и бочку водки выкатит.