Каждый год начальство присылало на станцию полувагон березовых бревен для отопления вокзала. Все сотрудники на добровольно-принудительных субботниках и воскресниках вручную эти дрова пилили, кололи и складывали в огромную поленницу. Дров хватало на весь следующий год. Наравне со всеми я принимал участие в этой работе. Как-то мы попросили прислать дополнительно полувагон дров для семей железнодорожников. Прислали за наши деньги кривые, уродливые бревна из осины и березы. Мы их выгрузили, разложили на равные кучки, по справедливости. Себе я выбрал самую плохонькую кучку, как-то неудобно было брать хорошие бревна. Порезал и переколол дрова и себе, и старикам соседям.

Кабинет на станции у меня был угловой с тремя большими окнами. У окна, еще, наверное, с царских времен, стоял стол, покрытый зеленым сукном, по периметру кабинета — стулья. На столе — настольная лампа с зеленым абажуром, как у всех больших начальников. Здесь я проводил ежедневные планерки, беседовал с сотрудниками и посетителями. Здесь же проходили партийные собрания, в парторганизации, насколько помню, было 12 или 13 коммунистов. На собраниях сидел у стены. Меня заслушивали каждый раз по вопросам повестки дня собрания. Такие собрания каждый раз проходили в истерично-пафосном, резком и непримиримом тоне по отношению ко мне. Секретарь парторганизации из обычно улыбчивого и спокойного стрелочника превращался в прокурора, следователя и сотрудника НКВД. Я был терпелив и делал все, что требовали. Только удивляло, что я же комсомолец, беспартийный, а с меня жестко спрашивают, как с коммуниста. Вызвали в Алапаевский районный комитет партии и предложили вступить в члены партии. Отказался, не считал, что достоин. Сослался на молодость.

Еженедельно мне было нужно заслушивать отчет билетного кассира, она же была и бухгалтером. Высокая грузная женщина приносила большую пачку копий бумажных и картонных билетов и разных ведомостей. На каждом билете и в каждой ведомости я как начальник станции должен был расписаться. Это был мучительный и ненавистный труд. Один раз попытался уклониться, как мне казалось тогда, шутливым образом: посетители и сотрудники терпеливо сидели перед дверью кабинета и ждали, когда выгляну и позову; я выглянул из кабинета и сказал, что приму кассира через пять минут; а сам вылез в окно и, обойдя здание, вошел в зал для пассажиров, подошел к своему кабинету. Кассир от изумления вскинулась и посмотрела на меня огромными глазами. Как ни в чем не бывало, я попросил ее зайти с отчетом. Пока я подписывал бумаги, она все время качала молча головой, но от вопросов удержалась.