Предметом этого разговора и последующих философских рассуждений Денниса был, как вы уже, верно, догадались, Барнеби: со знаменем в руках он то стоял на часах у открытой двери, в полосе солнечного света, то ходил взад и вперед, тихонько напевая под разносившийся в воздухе звон церковных колоколов. Стоял ли он, опершись обеими руками на древко знамени, или, вскинув его на плечо, медленно шагал взад и вперед, все в нем — и опрятность убогой одежды и прямая, величавая осадка — показывало, какой важной он считал вверенную ему обязанность, как он был счастлив, как горд ею. Для Хью и Денниса, лежавших в темном углу мрачного сарая, фигура Барнеби, яркий солнечный свет и мирный праздничный звон колоколов, которому он подпевал, сливались как бы в одну светлую картину в рамке двери, особенно подчеркнутую мраком конюшни. Все это составляло такой контраст с ними, валявшимися, как скот, в грязи на соломе! И на минуту-другую оба примолкли, почувствовав что-то вроде стыда за себя.

— Да, — сказал, наконец, Хью, маскируя свои чувства смехом, — чудак он, это верно. Но зато работяга, каких мало. Сна, еды и питья ему требуется меньше, чем любому из нас. И вовсе он не играет в солдатики — это я ему велел стоять на часах.

— Готов поручиться, что ты это сделал с какой-то целью, и, конечно, разумной, — заметил Деннис, ухмыляясь, и сочно выругался. — В чем тут дело, выкладывай!

— Видишь ли, — Хью придвинулся ближе. — Вчера утром наш бравый капитан, как тебе известно, пришел сильно под хмельком, а вечером тоже здорово нализался, не меньше, чем мы с тобой…

Деннис бросил взгляд в тот угол, где, свернувшись клубком на охапке сена, храпел Саймон Тэппертит, и кивнул головой.

— А мы, то есть наш благородный капитан и я, — продолжал Хью с новым взрывом хохота, — задумали назавтра замечательную вылазку — в такие места, где будет чем поживиться.

— Опять на папистов? — спросил Деннис, потирая руки.

— Да, на одного паписта, против которого кое-кто из наших имеет зуб — вот и я, например, сильно хочу свести с ним счеты.

— Уж не тот ли это знакомый мистера Гашфорда, про которого он нам говорил у меня дома? — осведомился Деннис, захлебываясь от удовольствия в предвкушения поживы.

— Он самый, — подтвердил Хью.

— Вот это люблю! — весело воскликнул Деннис, пожимая ему руку. — Побольше обиженных, жаждущих мести и все такое прочее, тогда дело у нас пойдет вдвое быстрее. Ну, рассказывай, что вы затеяли!

— Капитан… Ха-ха-ха!.. капитан намерен во время этой переделки похитить одну женщину. И я… ха-ха-ха!.. я тоже!

Эту часть плана мистер Деннис выслушал с кислым видом и объявил, что он принципиально против женщин: они — народ ненадежный, увертливый и могут опрокинуть все расчеты, ибо у них семь пятниц на неделе. На эту благородную тему Деннис мог бы распространяться довольно долго, но вдруг вспомнил, что еще не знает, какая связь между предполагаемой экспедицией и дежурством Барнеби у дверей конюшни. На его вопрос Хью, из предосторожности понизив голос, отвечал: