Мне бы тоже хотелось оценить всё, что мы пережили, с достаточно большой исторической дистанции. Но умиротворение совершенно не входит в мои планы, потому что ни где-нибудь, а именно в моём доме жили прусские офицеры, которые непрерывно сновали вокруг моего кабинета и заглядывали в мои окна. Мне же приходилось выносить их наглые шпионские взгляды и постоянно слышать, как под офицерскими сапогами хрустит гравий в моём саду. Надеюсь, вы поняли, какие чувства подтолкнули меня к написанию этого романа.

Этим же объясняются и недостатки произведения, и, надеюсь, его сильные стороны. Их источниками являются сиюминутные чувства, порожденные леденящими душу звуками и зрительными образами. В отличие от историка, который работает с письменными документами, писатель оперирует документами, которые я назвал бы "живыми". Во что могли бы превратиться эти бесценные живые материалы, если бы я прождал еще несколько лет? Приведу в пример лишь один эпизод, один из многих, положенных в основу этих воспоминаний. Я имею в виду сражение при Этрепаньи и последовавший за ним пожар. Достоверное описание этого события может быть сделано лишь со слов его непосредственных свидетелей, которых и по сей день переполняют боль и возмущение. Торопиться надо было уже потому, что участники сражения ненадолго пережили эту трагедию.

Старый мировой судья стоял на коленях перед оккупантами и умолял чтобы они разрешили ему вытащить из горящего дома парализованную жену. Его помощника за то, что тот приготовил господам саксонцам недостаточно вкусный обед, так сильно избили, что он вскоре скончался. А сколько заложников стояли у стены в ожидании мнимого расстрела!

Если бы я стал ждать, то я бы, несомненно, в большей мере увязал бы свой роман с историческим процессом. Но я бы предпочел сделать наоборот: увязать, хотя бы в малой степени, саму историю со своим романом.

Именно поэтому вместо того, чтобы затеять длительную переделку, как я поступал с большинством своих произведений, я опубликовал роман таким, каким он получился: окутанным дымом пожарищ и битв. Этот дым не рассеялся до настоящего времени, как и запах пороха и грохот артиллерийских орудий, который все еще звучит в моих ушах. Я и поныне испытываю тяжелые чувства, подобные тем, что раздирали меня в заснеженных горах Юра, где грохотали выстрелы крупнокалиберных орудий форта Жу, возможно последние на этой войне.

Ко сказанному выше я хотел бы добавить совсем немного, причём специально для тех кому не терпится сравнить текст настоящего издания с газетным текстом и выяснить, какой из них более полный и подробный. Газетой "Ле Тан", в которой был опубликован роман, в то время руководил господин Нефцер. Все, кому он был знаком, знают сколь велик был его талант журналиста. Но за 20 лет работы при Второй империи он сделался настолько осторожным, каким мне не стать до конца моих дней. Именно по этой причине он попросил меня внести кое-какие изменения в главу, посвящённую правительству в Туре. Однако, поскольку канва моего повествования строилась исключительно на том, что я лично видел, слышал и считал достоверным, я стал яростно защищать первоначальный текст. Мы спорили целых две недели, и всё это время газета оставалась без фельетона[150]. Не помогло даже дружеское вмешательство Эбрара, который, увещевая меня, говорил: "Но ведь Гамбетта станет главой правительства!" На что я неизменно отвечал: "Мне это всё равно".