Очень далекий от мусульманской ортодоксии, хан пригласил барона в свой походный гарем. Перед этим врач его, грек Сирополи, дал его светлости крепкую возбуждающую микстуру.

– Доверие Александра Македонского, – шепнул де Тотт, – к своему врачу Филиппу закончилось…

– Я знаю, чем оно закончилось, – улыбнулся хан. – Но мой лекарь не от визиря, мне его уступил Гика, господарь валашский.

Он провел француза на дачу; пять женщин с открытыми лицами и голыми животами сидели на тахте, тихие и сосредоточенные. Хан разделся перед ними на коврах и с интересом наблюдал за ужимками клоунов. Вдруг лицо его стало серым.

– Кажется, я помру не в скучнейший момент своей жизни!

Де Тотт крикнул, чтобы сразу арестовали Сирополи:

– Этот подлый грек отравил великого хана!

– Нет, – с трудом поднялся Крым-Гирей на ноги. – Не он отравил меня, это сделали другие… Сирополи только дал яд.

Разбежавшись, хан грудью распахнул двери гарема – прямо в зацветающий сад – и громко позвал музыкантов, которые сбежались к нему с инструментами. Крым-Гирей умирал эпикурейцем – без жалоб и стонов. За минуту до смерти он еще хохотал как безумный. А когда умер, скрипки еще пели над ним, бубны еще громыхали и музыканты боялись остановиться… Посол Франции вышел.

– Что вы натворили? – сказал он Сирополи. – Ведь вы лишили империю османов самого талантливого и умного полководца!

В ответ врач показал ему свой паспорт до Бухареста, подписанный великим визирем Эмином-пашой. Шесть лошадей в траурных попонах потащились через тоску ногайских степей, отвозя хана в Бахчисарай, на кладбище его предков. Ногаи вдруг ощутили трагическое одиночество. Барон де Тотт выехал в едисанские раздолья, где разыскал сераскира ногайских орд – Шагин-Гирея, племянника покойного хана. Это был молодой человек с тонким лицом европейского склада. Годы, проведенные им в Венеции, насытили его душу жаждою культуры, но в повадках Шагин-Гирей остался дик, как истинное дитя восточных сатрапий. Он сказал, что не простит туркам:

– Они убили моего дядю, а престол ханов в Бахчисарае превратили в пороховую бочку, на которую страшно садиться. Пришло время поднять все опрокинутое и обрушить все сооруженное. Вы спрашиваете о реальной силе? Но миллионы моих любимых ногаев – вам этого мало? Бренные остатки Золотой Орды, мы еще достаточно сильны, чтобы вести с Петербургом самостоятельный политический диалог. Пусть русские, если хотят, идут к Черному морю, лишь бы они не мешали нам кочевать в этих степях.

– То, что вы говорите, сераскир, это безумно.

– Безумно упрекать человека в безумии, если он говорит правду. Найди мне в степи хоть одно дерево – и я повешу тебя!