– И ты ей поверила? – спросил он. – Да она сама липла. Сучка не захочет, так кобель не вскочит!
– Помолчи хоть сейчас, будь любезен.
– А ты не ершись, – стал угрожать Орлов. – Своими же колючками и уколешься. Этого-то добра и на твою долю останется.
– Моя доля здесь самая ничтожная.
– Ладно, ладно, – ответил фаворит. – Все-таки хоть изредка вспоминай, кто тебе престол российский раздобыл.
– За это я с вами уже сполна рассчиталась.
– Э, нет! У нас с тобой счет особый…
Екатерина отошла к окну. Царское Село было прекрасно. По зеркальной глади уплывали в садок безмятежные лебеди. В глубине озера строилась ростральная колонна с носами кораблей – в память о Чесме, из зелени садов виднелся торжественный обелиск – в знак вечной памяти о Кагуле, в глубине парка громоздилась Башня-Руина, на которой высечено: «На память войны, объявленной турками России, сей камень поставлен»… Оскорбленная, она плакала:
– Боже, сколько ж можно еще страдать мне?
…Потемкин получил от нее письмо. Императрица нашла самые простые, сердечные слова. Очень нежно просила его поберечь себя и признавалась, что все эти годы о нем не забывала;
«А сама же изгнала. Как понимать тебя, Като?»
Но даже издалека он ощутил ее женскую тоску…
* * *
Никто из них (ни сама Екатерина, ни тем более Орлов) не задумывался: отчего они оба несчастны? Между тем их разделяла незримая социальная перегородка, и Орлов, при всей его бесшабашной храбрости, мог разбить кулаками крепостные ворота, но становился труслив перед преградой, которая его, мужчину, и ее, женщину, разделяла на императрицу и верноподданного. Понять это – значит понять и все остальное, что их угнетало… Фаворит хотел бы видеть в Екатерине творение своих рук, потому и приходил в ярость при мысли, что, наоборот, все в мире считают его самого творением императрицы. Гришка не был податлив: зависимости от женщины, пусть даже такой, как Екатерина, не выносил! Обладая ею, Орлов не обманывался: перед ним – императрица, стоящая намного
Редкая женщина способна столько прощать.
– У меня нет времени даже для страданий, – говорила она Орлову (и была права). – У меня нет времени для всего, что принадлежит женщинам. Если я сейчас опущу руки, забросив дела, и стану заниматься чувствами, тогда все полетит кувырком… Пойми же, варвар! – доказывала она фавориту. – Я держусь только тем, что по пятнадцать часов в сутки занимаюсь делами. А когда я падаю в постель, изможденная от усталости, ты, отдохнувший и веселый, требуешь от меня страсти. Мне же в такие моменты ничего не нужно, и это уже не любовь – нет, Гришенька, это насилие…