Ну и жарища… В середине июля 1774 года Прохор Акимович Курносов проезжал через Россию, поспешая в столицу по срочному вызову. Где-то вдали горели леса, сизый дым обнимал ромашковые поляны. Дороги утопали в едучей пыли, по ним хаотично катили брички, рыдваны, коляски, кареты, таратайки, шарабаны, просто телеги – ехало дворянство, причитая испуганно.
– Что это с людьми, будто повзбесились все?
– Как, сударь! Пугачев-то у Казани уже… Гляди, день-два – город возьмет, через Волгу перекинется, сюда заявится. Вчерась двоих уже повесили: каки-то манифесты подложны читали…
Имея на руках хорошую подорожную, Прошка катил пока как по маслу, без задержек. Наконец и он застрял под Лебедянью.
– Нет лошадушек. Подождите, сударь, – обещал всклокоченный смотритель. – Уж вас-то я первым делом отправлю… ей-ей!
Курносов был в белом флотском плаще, под которым поблескивал орден Георгия, держался парень в сторонке, в разговоры общие не вступая, и потому привлекал к себе особое внимание.
– А кто же вы, такой нарядный, будете?
– Мы с Черноморской эскадры… А что, сударь?
– Да уж, извините, больно вы спокойный средь нас.
– А с чего бы мне волноваться? – спросил Прошка.
– Пугачев-то… ай-ай! Слыхали ль?
– Слыхал. А буфет на этой станции имеется?
– Эвон, за почевальной комнатой… извольте.
На втором этаже станции проезжие убивались с горя за картами, бодрились от вина. Левую руку с оторванными пальцами Прошка напоказ не выставлял, скрывая ее под плащом. Он сказал:
– Водки бы мне стаканчик. Да карася в сметане.
Повернулся от буфета в зал, и на него испуганно глянули удивительно красивые глаза (не мамаевские, а по наследству из рода дворян Рославлевых). Это была Анюточка Мамаева, а ныне в браке казанская дворяночка Прокудина, с нею – две девочки.
– Ну узнали меня? – спросил он, подходя к ней.
– Да вас, сударь, теперь и не узнаешь… Вижу, что облик-то знакомый вроде. Смотрю вот: вы или не вы?.. Здравствуйте.
– День добрый, Анна Даниловна, – поклонился Прошка.