– Передайте ея величеству, – ответил на попреки фельдмаршал, – что я привык города брать, а не подметать их…

Потемкин разместился на подворье Киево-Печерской лавры, Екатерина занимала второй этаж дома наместника, а на первом образовалось нечто вроде бесплатной «обжорки», где ели и пили всякие с улицы заходящие. Там же обедали офицеры, наспех перекусывали де Линь и Безбородко. Екатерина, стоя на лестнице, любила прислушиваться к разговорам мужчин. Однажды великолепно одетый господин со знанием дела разоблачал политику шведского кабинета.

– Кто этот умник? – спросила она Потемкина.

– Повар принца Нассау-Зигенского.

Господин во фраке из розового шелка отвечал повару, и с таким знанием политики, что Екатерина удивилась.

– А это еще кто? – спросила она.

– Лакей принца Нассау-Зигенского.

– Если таковы повар с лакеем, каков же хозяин?..

Она просила Потемкина представить ей «последнего палладина Европы», и с той поры он вошел в ее интимный кружок. Сегюр и де Линь дополняли эту компанию, в которую, однако, не был допущен Магнус Спренгпортен. Императрица подарила ему имение Кулашовку (близ Могилева). Потемкин указал снабжать шведов-финноманов с царского стола супом в котелках, булками французскими, лакеи носили для них бутылки с вином.

– Спренгпортен муж добрый, и нам еще сгодится…

В феврале Сегюр известил императрицу о смерти Вержена; внешняя политика Франции перешла в руки графа Монморена, и Потемкин со злостью выговорил Сегюру:

– У нас на Руси говорят: хрен редьки не слаще. Неужели и Монморен станет держаться прежней политики на Босфоре? А будь у вас в Пьемонте или Савойе такие же соседи, какие у нас на Кубани и близ Оренбурга, что бы вы сказали, Сегюр, если я разбойников, терзающих Францию, стал защищать?..

Иностранные газеты предупреждали о близкой войне; Потемкин, писали газетеры, уморил в дурном климате миллионы русских рабов, флот на Черном море – жалкая бутафория, а русской императрице временщик станет показывать то, чего не существует и никогда не может возникнуть при той безалаберности, какая свойственна всем русским…

Киев был переполнен панством. Потемкин говорил, что Речь Посполитая должна иметь 100-тысячную армию, дабы участвовать в совместной борьбе с турками:

– Разве ж это справедливо, панове, ежели одна Россия станет кровь проливать за безопасность рубежей ваших?..

Понятовский гостил в Лабуни, где старый магнат Ильинский выпил в честь короля ровно тысячу бутылок токайского. Потемкин с Безбородко выехали в Лабунь. Понятовский перед ними откровенно признал, что целостность Польши видит только в единении поляков с русскими. Виваты кричали непрестанно, музыка гремела, паненки улыбались, а пушки раскалились от выстрелов. Ильинский, в дымину пьяный, орал вдохновенно: «В свободном крулевстве – и артиллерия свободна!» Безбородко беседовал с королем о закупках польского зерна русскими магазинами.