– Я отрежу тебе уши, – отвечали ему по-русски.

Зайдя с кормы неприятелю, Ушаков поставил своего флагмана бортом, чтобы увеличить эффективность огня.

– Врежьте брандскугелем, – спокойно велел он.

Брандскугель, яростно шипя, вонзился в «Капудание», который и запылал, но Саид-бей не думал сдаваться. Матросы его уже сыпались из люков, как тараканы из горящего дома.

– Аман, урус… аман! – взывали они о пощаде.

С кормы «Капудание», прямо из дыма, Ушакову кричали:

– Я тебе нос отрежу и глаза выколю!

– Аман, аман… – метались в палубах турки.

Канониры спутали «аман» с «обманом»:

– Опять обманывают… Тогда бей их!

Три мачты подкосило разом, будто деревья в лесу, и мачты, разрывая горящие снасти, падали. Было видно, как в пробоины, будто в колодезные ямы, хлещет морская вода. Ушаков, руками разводя перед собою густой дым, звал Саид-бея:

– Где ты, хвастун и бездельник? Прыгай, пока не поздно… Вот мой нос! Вот мои глаза! Вот мои уши! Прыгай, старче…

– Здесь он, – послышалось из дыма.

Возникла незабываемая картина: невольники тащили на себе турецкого адмирала и свалили его к ногам Ушакова, как мешок. Федор Федорович сразу же остыл от боевого гнева.

– День добрый, Саид, – сказал он ему. – В твои-то годы мог бы и дома посидеть: чего полез в эту кашу?

Посреди моря возник вулкан: «Мелеки-Бахри» взорвало.

Вот только теперь Саид-бей стал плакать.

– Не о себе плачу, – говорил он. – Но мой корабль имел в трюмах всю казну султанского флота… Кто мне поверит, что пиастры погибли? Будут думать, что я их украл…

Русская эскадра отвернула в сторону Гаджибея, рядом с нею всплескивала волны гребная флотилия чубатых полуголых запорожцев. На бригантине, под широким кейзер-флагом, спешил навстречу сам Потемкин. А в честь его нужен салют.

– В тринадцать выстрелов, – указал Ушаков.