Внезапно в его голове происходит какое-то шевеление, и из глубины памяти всплывают неведомые картины.

Сестра Мэри Джозеф Прейз — ангельски красивая.

Он всего-навсего сторонний наблюдатель, человек, который смотрит, как кошка подкрадывается к птичке, прячась за глицинией. И вот что он видит:

Аддис-Абеба.

Госпиталь Миссии.

Работа.

Операции, больничные дела, писанина, не до сна, жизнь — полная чаша. Недели и месяцы так и летят. Ключевое слово — работа. И внезапно все замирает…

Такие периоды он прозвал «смутным временем».

Начало всегда одно и то же. Он просыпается в своей комнате в Миссии, его охватывает ужас, он не в силах дышать. Вот вдохнет раз — и все вокруг взорвется. Щупальца кошмара не отпускают его. Пространство искажается: спальня уменьшается, а обыденные предметы обихода — карандаш, дверная ручка, подушка — чудовищно увеличиваются в размерах и сейчас задавят, задушат его. И с этим ничего не поделать. Хочешь — садись, хочешь — шевелись, не поможет. Он — не ребенок и не мужчина, непонятно, где он находится, что за всем этим кроется, и он в ужасе.

Алкоголь не помогает, не снимает заклятия, хотя притупляет страх. Цена высока: грань между сном и явью окончательно стирается. Стоун пускается в странствие среди знакомых предметов, ставших символами, перед ним проплывают сцены из детства и образы из преддверия ада. Два голоса говорят наперебой, как комментаторы матча по крикету на радио. Это постоянный фон его эфиопских кошмаров. Слов не разобрать, однако у одного из комментаторов голос похож на голос Стоуна. Выпивка разгоняет страх, но не тоску. Его душат рыдания. Ему вспоминается Гхош — не призрак, а реальный человек, — он стоит перед Стоуном и озабоченно говорит что-то, но его слова заглушает комментатор.

И вот она здесь. Ее он тоже не слышит, но одно ее присутствие вселяет уверенность, и в конце концов она остается с ним наедине. Когда ее позвали, она, наверное, спала, на ней платок и домашний халат. Она прижимает Томаса себе, и новая волна слез захлестывает его, и она плачет вместе с ним, стараясь изгнать кошмар, но страшный сон засасывает ее. (Всякий раз, когда он вспоминает это, его пробирает дрожь.) В своей совместной работе они близки, но в их близости непременно присутствует третий, бесчувственное обнаженное тело, что лежит между ними. А сейчас, когда он рыдает у нее в объятиях, прикосновения ее рук совсем иные, нежели за операционным столом. Стола нет, как нет масок, перчаток, инструментов, и это пугает. Он кажется сам себе новорожденным, прижимающимся к обнаженному телу матери. Что она говорит? — ах, если бы вспомнить. Это слова от себя, не молитва, и они перекрывают бормотание комментатора.