– Очень красивая.

– Прекрасная.

Они оглядываются по сторонам, стараясь не смотреть друг на друга. Сэмюэла охватывает страх: неужели им больше нечего сказать? Наконец Бетани нарушает молчание:

– Никогда не понимала, нравилось ли ему все это.

– В каком смысле?

– Он собирал работы гениев – Моцарта, Мильтона, Китса. Но в этом не чувствуется подлинной страсти. Вся эта коллекция больше похожа на инвестиции. Словно он собирал портфель из разных активов. Любовью тут и не пахнет.

– Ну, может, что-то из этого он все же любил. И прятал от посторонних глаз. Хранил для себя одного.

– Может, и так. Тем хуже: он даже не мог этим поделиться.

– Ты хотела мне что-то показать?

– Иди сюда.

Бетани отводит его в угол, где под стеклом хранятся рукописные партитуры, и указывает на одну из них: первый скрипичный концерт Макса Бруха, написанный в 1866 году.

– Я исполняла его на том концерте, когда ты впервые услышал, как я играю, – поясняет Бетани. – Помнишь?

– Ну конечно.

На пожелтевших страницах царит хаос, и не потому что Сэмюэл не умеет читать ноты. Автор писал и стирал слова, стирал или перечеркивал ноты, из-под чернил глядит карандаш, вдобавок партитуру испещряют пятна не то от кофе, не то от краски. Сперва композитор пометил наверху: “Allegro molto”, – но потом зачеркнул “molto” и заменил на “moderato”. Под названием первой части, “Прелюдии”, стоит длинный подзаголовок, занимающий полстраницы, однако прочесть его невозможно из-за каракулей, черточек и закорючек.

– Вот моя партия, – Бетани указывает на скопление нот, торчащих над нотным станом.

Как из этой неразберихи родилась чудесная музыка, которую Сэмюэл слышал в тот вечер? Чудо, не иначе!

– А ты знала, что ему за это так и не заплатили? – спрашивает Сэмюэл. – Он продал партитуру чете американцев, но денег они ему так и не дали. Кажется, он умер в нищете.