Карл вернулся из туалета, уселся на табурет, возле которого стоял Руб, и сделал большой глоток из бутылки, якобы купленной Салли для Руба. Тот открыл было рот, закрыл и побледнел.

– Мне пора, – сказал Руб и ушел.

Карл Робак уставился на горлышко бутылки.

– Он пил отсюда? – спросил он.

– Не-а, – ответил Салли.

Карл сделал еще глоток, на этот раз осторожнее, и, нахмурясь, посмотрел на ухмыляющегося Салли.

– Разве только совсем чуть-чуть, – признал Салли.

Карл встал, перегнулся через стойку и вылил пиво в раковину.

– Салли, Салли, Салли, – сказал он.

– Что, что, что?

– Жаль, что ты небогат.

– Мне тоже, – согласился Салли.

– Будь ты богат, я посадил бы тебя на цепь у себя в подвале и зарабатывал бы тем, что пускал других играть с тобой в карты.

– Мне сегодня карта не шла, – сказал Салли. – Так бывает. Не с тобой, но с другими – бывает.

Карл махнул Бёрди.

– Оставлю тебя подумать над этим жалким объяснением. Я кое-куда опаздываю. У тебя все путем?

Салли заверил Карла Робака, что у него все отлично, на деле же это было совсем не так. Он гадал – как часто делал в такие минуты, чтобы отогнать сожаление, – о чем думал, когда сел играть в покер на деньги, которые не может позволить себе потратить, точно если он вспомнит ход своих рассуждений и найдет его разумным, пусть даже отчасти, то вернет себе деньги. Даже если бы он выиграл четыре сотни долларов, а не проиграл, на новый пикап ему все равно не хватило бы, и теперь, когда Салли проиграл деньги, ему было предельно ясно: главное, что нужно сделать – купить пикап. Салли не мог избавиться от необъяснимого ощущения, что четыреста долларов в графе “дебет” куда больше, чем та же сумма в графе “кредит”. Он с тоской вспоминал тот момент, когда решился сыграть в покер на деньги, потратить которые не мог себе позволить, тогда-то его положение было не настолько отчаянным, как теперь. А теперь придется работать несколько дней, чтобы вскарабкаться на финансовое плато, то самое плато, где прежде он чувствовал себя так паршиво. И чем больше Салли думал об этом, тем сильнее проникался своеобразным сожалением, которому прежде старался не поддаваться.

Хорошая новость заключалась в том, что договор с Майлзом Андерсоном не сорвался, как опасался Салли. Пугало его то, что он сам едва все не испортил, нахамив клиенту по телефону. Всю свою взрослую жизнь он ставил на место таких, как Майлз Андерсон, хотя богаче от этого не стал. Салли подозревал, что отец вновь пролез в его жизнь. Трезвым Большой Джим в присутствии людей образованных, с правильной речью, хорошо одетых делался кроток, угодлив и послушен, как верный пес. Но позже, набравшись, честил этих отсутствующих докторов, адвокатов, всех, у кого есть профессия, и срывал свою злость на тех, кто попадался под руку. Салли уже мальчишкой понимал, что такие люди обладают огромной властью над его отцом. Большой Джим неосознанно чувствовал, что люди, которые так одеваются и так разговаривают, способны ему навредить, буде пожелают, и всякий раз, как видел на улице такого человека, щурился с подозрением и, да, со страхом. Большой Джим и сам любил поиздеваться и знал, каково это – когда над тобой издеваются наделенные богатством и властью. Салли подозревал, что отец постоянно думает о таких людях. О тех, кто командует им в “Сан-Суси”. Быть может, это их он представлял, когда дрался в тавернах. Он цеплялся только к тем, кто, по его мнению, задавался. К тем, кто зарабатывал чуть больше него или был чуть лучше одет. К тем, кто заменит ему тех, кого он ненавидит по-настоящему. И Салли еще в юности дал себе слово не пасовать перед теми, кого так боялся отец. Разумеется, от хамства Майлзам Андерсонам мира сего Салли выигрывал не больше, чем его отец от подобострастия, но хотя бы получал удовольствие, и ему было бы жалко лишиться этих маленьких удовольствий. Но правда в том, что дела его плохи, намного хуже, чем когда-либо, а он едва не потерял работу, которая позволит ему выкарабкаться, из-за глупого упрямства, которое, уверяла Рут, свойственно исключительно Салли.