– Ну, во-первых, я ни разу не наступил на то, что взрывается, – ответил Салли, чтобы переменить тему.

По непонятным ему самому причинам в армии у него аппетит был лучше, чем когда-либо, хотя большей гадости он в жизни не едал. В целом же он не мог похвастаться завидным аппетитом. Разве что в старших классах после футбольных матчей с жадностью поглощал пиццу за компанию с товарищами по команде. Но Уэрф прав. Салли всегда был привередлив в еде, и чем старше, тем разборчивее становился. Иногда ему хотелось чего-то конкретного, вот как куриную отбивную на День благодарения, но такое случалось редко. Отчасти, пожалуй, потому, что у него еда всегда ассоциировалась со страхом.

В детстве застольные привычки Салли частенько злили отца, тот отличался отменным аппетитом и разборчивость сына считал оскорблением и пище, и себе как кормильцу. Порой за столом кипели сражения. Большому Джиму было невдомек, что некоторые блюда, которыми Салли брезговал, вызывали у него рвотный рефлекс, но мальчик выучился его контролировать – откусывал маленькие кусочки и разжевывал их так тщательно, что буквально ничего не оставалось, тогда он величайшим усилием воли заставлял себя проглотить. Но процесс этот длился долго, и пока Салли жевал-пережевывал один-единственный кусочек, отец постепенно наливался яростью. Салли чувствовал это, даже не поднимая взгляда от тарелки, понимал, что отец вот-вот взорвется, и оттого жевал еще медленнее. Он силился поскорее доесть сопротивляющийся кусочек бараньего хрящика, заставлял себя проглотить, кусок застревал у него в горле, Салли давился, кашлял и сплевывал его в салфетку. После чего отец отбирал у него салфетку, разворачивал и заставлял Салли взглянуть на кусок, не пролезший ему в горло. В резком желтом свете кухни Салли с неизменным удивлением замечал, до чего крохотный кусочек лежит на салфетке в лужице слизи. В горле он казался ему раз в десять больше.

– Хочешь сказать, ты не в состоянии проглотить вот это? – вопрошал отец, и руки его дрожали от злости. Он показывал салфетку матери Салли, порой та отказывалась смотреть и отвлекала часть отцовского гнева на себя, за что Салли всегда бывал ей благодарен.

Было в характере отца нечто такое – и Салли чувствовал это даже в детстве, – что вынуждало его поступать неправильно.

– Оставь его в покое, – мудро советовала мать. – Ты его напугаешь, и будет только хуже.

– Напугаю? – рявкал Большой Джим. – Господи Иисусе, все-то его пугает. Сраный кусок морковки его пугает. А что будет, когда он столкнется с тем, что пугает по-настоящему? Что тогда?