Питер пилил замок, размышляя обо всем этом, и не сразу почувствовал, что сбоку от него в темноте кто-то стоит молча и неподвижно. Питер не оглянулся тут же, его приучил к этому Уилл, сын любил бесшумно явиться к нему в кабинет, который кладовка. Дверь Питер не закрывал, чтобы не было душно, Уилл подходил к нему сзади и молча стоял у отцовского локтя, смотрел, как работает Питер, и терпеливо ждал, пока тот поднимет глаза, заметит сына, и тогда Уилл расскажет ему об очередной жестокой выходке Шлёпы. Питер часто вот так постепенно ощущал присутствие сына, ощущал, что мальчик из какого-то взрослого сочувствия дает ему дочитать главу или закончить мысль, которую он выписывал на карточку. Питер торжественно принимал этот дар доброты, поворачивался на кресле – медленно, чтобы не испугать Уилла (свет не видывал такого нервного мальчика), – и сажал его к себе на колени.

Именно такое присутствие Питер сейчас ощущал у своего локтя, присутствие настолько спокойное и тактичное, будто там никого и не было или был маленький мальчик, дожидавшийся разрешения заговорить, и Питер не оборачивался, пока не перепилил первую дужку замка. Он даже ожидал, пусть нелогично, увидеть в темноте возле своего локтя Уилла.

Но там оказался не Уилл, а Распутин.

Доберман не шелохнулся, даже когда Питер отпрянул и в ужасе попятился к забору. Луч фонарика Салли, нацеленный на замок, не сразу отыскал собаку, но когда все же нашел, Питер едва не сомлел от страха. Казалось, доберман ухмыляется – пес скалился, угрожающе обнажив десны. От абсолютной тишины – не было слышно даже гортанного рычания, какое, по мнению Питера, должно издавать животное, готовое наброситься, – становилось еще страшнее. Доберман стоял, широко расставив задние лапы.

И Питер, так и не успев решить, похож он или нет на родного отца, приготовился умереть. О том, чтобы вскарабкаться на забор, не могло быть и речи. Стоит ему шевельнуться – и пес тут же бросится на него. О том, что ему придут на помощь, тоже не могло быть и речи. От отца его отделял забор, да Салли все равно без оружия. Судя по тому, что луч фонарика застыл на собачьей морде, Салли тоже остолбенел – если не от страха, так от изумления. По крайней мере, подумал Питер, все кончится моментально. Доберман прыгнет и перекусит мне глотку – быстро и, Питер надеялся, безболезненно, ведь его наверняка натаскали на это. А вот отцу по ту сторону изгороди придется с ужасом наблюдать эту страшную сцену, не в силах помочь сыну. Питер не завидовал Салли и не жалел, что придется расстаться с жизнью. В каком-то смысле это свобода. От Шарлотты – он давно мечтал освободиться от нее. От знойной Диди и ее жеваных персиков. От профессии, в которой он ничего не добился и которая добила его. От жестоких, неумолимых материных ожиданий. Все это, к счастью, исчезнет в мгновение ока. И наступит блаженное небытие.