– Насколько мне известно, нет, Ваше преосвященство.
– Она получает иудейское воспитание?
– Нет. Ее мать не исповедует иудаизм сама и девочку в синагогу не водит. Однако я проконсультировался у одного раввина, и он мне подтвердил: если мать – еврейка, то и ребенок тоже. Невзирая ни на какие обстоятельства.
– Вот вам и камень преткновения, – говорит епископ. – Если ребенок не католик, он вне нашей юрисдикции.
У Рампини на щеке начинает дрожать мускул.
– Тогда зачем вы меня позвали?
Епископ подходит к своему столу, и Рампини, наблюдая за ним, понимает: он решил себя обезопасить. Он положит утвердительное заключение под сукно до тех пор, пока ветер не переменится. На всякий случай он оставит у себя оба отчета, а отец Рампини, если захочет возразить, вызовет к себе недоверие как человек, слишком легко меняющий свое мнение. Краска, поднимаясь от белого воротничка, заливает лицо семинарского священника.
– Вы должны проигнорировать мой первый отчет, – говорит он приказным тоном. – Я официально представил вам второй. Его, и только его вы должны считать действительным.
Не отводя взгляда от лица Рампини, старый епископ отправляет листок, который держал в руках, в ящик стола.
– Второй, говорите? – произносит он. – А это какой из двух?
Когда Иэн входит в кабинет Малкольма Меца, тот даже не встает.
– Ну что ж, очень рад вас видеть. – Адвокат откидывается на спинку стула. – Я ваш большой поклонник.
Иэн в упор смотрит на него:
– Мой гонорар – девяносто тысяч. Столько мне платят за рекламу в моем шоу. На ваш судебный процесс я смотрю как на нечто в этом роде: вы хотите, чтобы я продал вам часть своего времени, отвлекшись от того, что собирался говорить.
Мец, к его чести, даже не моргает.
– Не вижу в этом проблемы. – На самом деле ему неизвестно, готов ли клиент платить такие деньги, но не сворачивать же переговоры прежде, чем они начнутся! – Если, разумеется, вы понимаете, что у нас не телешоу. На кон поставлена жизнь ребенка.