– Она тебе заплатит?

– Так она, во всяком случае, сказала.

– Сколько ты попросил?

– Я не называл цену. Я ведь не знаю, сколько это стоит. Но она настаивает на том, что это оплачиваемый заказ.

Роза положила рубашку с воткнутой в нее иголкой в корзину для шитья и поднесла руку к животу, словно желая проверить, шевелится ли малыш, потом взглянула на Ориола своими печальными глазами и сказала проси у нее пятьсот песет.

– Думаешь?

– Да. Если попросишь меньше, получится, что ты мало себя ценишь.

– Но мне не за что особо ценить себя.

– Шестьсот.

Ориол провел рукой по лицу. Просить шестьсот песет у такой красивой женщины…

– Да, шестьсот, – уверенно повторила Роза. – И не тяни с этим, я ведь тебя знаю, ты можешь так ничего и не сказать.

– Но послушай…

– Шестьсот, Ориол.

Ему придется попросить у нее шестьсот песет. Сейчас? Когда закончит сеанс? Завтра? Никогда?

– Так хорошо?

Ты всегда хороша, как бы ты ни села.

– Послушайте, если вы не возражаете…

Ориол подошел к ней и, погружаясь в аромат нарда, поднял ее руку и осторожно опустил ее на подлокотник стула; потом робкими, трепетными пальцами бережно приподнял ее подбородок и слегка повернул лицо, дабы избежать излишней фронтальности позы. Возможно, он ошибся, но ему показалось, что по ее телу пробежала дрожь. Возможно, это была всего лишь игра воображения, но, когда он взял ее за руку, у него возникло ощущение, что она смотрит на него с едва сдерживаемым вожделением. Не знаю. Да. Кажется, это действительно было так.

– С меня впервые в жизни пишут портрет. – Она произнесла это с легким содроганием в голосе.

Чего бы мне хотелось, так это написать тебя обнаженной. Ты бы согласилась?