— Неуместное употребление?

— Бедная речь. И попробуй поверить мне, когда я говорю, что не расстроюсь, что не надо платить левым ребятам пять тысяч за исполнение плохих каверов плохих песен.

— Но сам обряд не подлежит обсуждению, — добавил Сэм.

— Да, — подтвердил Джейкоб, — верно.

— Потому что это не предмет обсуждения для тебя, потому что это не предмет…

— И тут ты прав. Так делают евреи.

— Не обсуждают?

— Нет, совершают бар-мицву.

— А… Я-то ничего не понимал. А теперь, когда понял, что мы совершаем бар-мицву, потому что просто совершаем бар-мицву, что мне по-настоящему захотелось сделать, так это жениться на еврейской тетке и наделать еврейских детишек.

— Тебе надо остыть, — сказала Джулия.

— И я уж точно не хочу, чтобы меня хоронили, — продолжил Сэм, и Окончательный Разговор явно замаячил впереди, — особенно если так велит еврейский закон.

— Тогда кремируйся, как я, — сказал Макс.

— Или не умирай, — предложил Бенджи.

Словно дирижер, останавливающий оркестр, Джулия бросила твердое и решительное "Хватит!" и положила конец сваре. Что было в ней столь пугающего? Что в женщине пяти футов четырех дюймов ростом, которая никогда не прибегала ни к физическому, ни к эмоциональному насилию и даже не исполняла до конца наказаний, так устрашало ее мужа и детей, что они беспрекословно подчинялись?

Джейкоб взял быка за рога:

— Момент, в котором мы хотим быть поделикатнее: не стоит слишком напоказ радоваться жизни на фоне дедушкиной смерти. Тем более землетрясения. Это было бы плохим тоном, да и просто неловко.

— Напоказ радоваться жизни? — уточнил Сэм.

— Я только говорю, что нужна определенная деликатность.