Сначала Поло решил, что это полная ерунда, но после этого вечера – одного из многих, когда наливались тростниковым спиртом так, что их выворачивало на каменные ступени крыльца, он стал понимать, что Франко говорит серьезно – так серьезно, что и его стал считать своим сообщником, не спрашивая, согласен ли тот или нет. Почему он так доверял ему? Зачем рассказывал все это? В самом деле считал его другом? А не было ли это ловушкой, которую он подстраивал, чтобы потом обвинить его, подбросив нож Уркисы? Что за мысли роились в белобрысой головке этого маменькиного сынка, этого баловня, ни в чем никогда не нуждавшегося, всегда всеми защищенного? Он не работал, он не учился, он и пальцем не шевелил ради своего будущего, потому что знал – рано или поздно, так или эдак дедушка с бабушкой все ему устроят, все купят и за ценой не постоят. И почему же такой вот неженка все готов послать к известной матери, лишь бы только засадить этой сучке и признаться ей в любви? Наверняка он сбрендил, форменным образом спятил, но, выходит, и Поло тоже, раз не послал его подальше раз и навсегда, а столько часов кряду слушает его и лицемерно посмеивается над его бреднями, лишь бы пожрать задарма, а главное – не видеть рожу – и брюхо – сучки Сорайды и не слышать мамашино гавканье. Да, скажет он, это была ошибка, он в очередной раз, мать его, ошибся, когда, решив, что все это пустяки, полная ерунда, не предупредил сеньору Мариан, чтоб ей пусто было, и продолжал видеться с толстяком, даже когда тот раздобыл пистолет.

Пистолет, разумеется, принадлежал деду – черный, массивный «Глок 19», здоровенная дура. Старик обожал оружие: у него имелся еще и револьвер, однако лично он предпочитал «глок», который и весил меньше, и бил точнее. Ну-ка дай глянуть, сказал Поло, когда толстяк вытянул из кармана эту пластмассовую, матовую штуку, похожую на игрушку, – ясно же было, что толстяк прикалывается, и если нажать на спуск, из дула вылетит пламя зажигалки или струйка воды. Однако толстяк придурился, будто не слышит, и не дал Поло как следует разглядеть пистолет, смутно черневший в его маленьких пухлых ручках, потому что на ступенях было темно. Помимо этого, этот придурок попытался покрутить его на указательном пальце, как ковбой в вестерне, но ни хрена у него не вышло – пистолет выскользнул и брякнулся на каменные ступени. «Эй, поаккуратней!» – завопил Поло, вскакивая. Толстяк расхохотался: «Не ссы, он не заряжен», – и наклонился поднять. «Болван, раз в год бывает, и палка стреляет», – ответил Поло, отскочив метра на два. «Да успокойся, он не заряжен», – объяснил Франко и в доказательство защелкал затвором, несколько раз оттянув и отпустив его. Оттуда, где стоял Поло, ничего было не разглядеть. «Стырю у деда патронов – и мы с тобой опробуем его. Дед научил меня стрелять. Увел на берег, где никого не было, и мы с ним долго садили по бутылкам. Издали он попадает, а если вблизи – то ни черта не видит», – Франко нервно прокашлялся и вытер слюни той же рукой, в которой держал оружие.