Так и обживались в здешних краях Дамасо и Контино и еще, ясное дело, тешили друг друга всякими байками. Но тут был между ними как бы негласный уговор — слушай, а виду не подавай, будто хоть каплю сомневаешься, что другой рассказывает самую что ни на есть правду. На безлюдье оно и понятно. Тебе хочется, чтобы жизнь была не такая, как она есть, вот и переиначиваешь ее на свой лад. Так и бабочки — летят в открытое море прямо над страшной пучиной. Крохи малые, верная погибель ждет их, а они летят и пропадают, — может, счастье свое там ищут?

Бывало, только Дамасо соберется рот открыть, а Контино прежде него начинает хриплым голосом: «Вот послушай, куманек Дамасо. Первые годы жизни порастряс я недалеко от Ягуахая, в том месте на побережье, что зовется Карбо. Оттуда мы и ходили рыбачить в открытое море к островку Кайо-Лукас, никак не меньше сотни миль от берега. Море там почти бесцветное, сплошь мелководье, так что, когда не было лодки, седлаешь лошадь и прямым ходом на остров, воды кобыле — всего по грудь. Случалось, старина, братья Майеа бились со мной об заклад, кто придет первым — они на своей лодчонке с веслом и парусом или я верхом. Не тут-то было: Майеа еще только замаячат на горизонте, а я уже битый час как сижу на острове да варю для них кофе. И ведь чего на свете не бывает, Дамасо, сколько лет прошло, но как моя лошадь тропинку по дну моря проложила, так она до сих пор и осталась. Каждому ясно, что это моя тропка, ведь во время отлива чуть сбоку от нее видны следы подков, — это когда моя коняга от какой-нибудь акулы шарахалась».

А Дамасо только кивает понимающе, и никаких там вопросов с подковыркой или смешинки в глазах. Ведь кумовья эти, поверь, не могли друг без друга — вдвоем оно как-то веселее. Тут и Дамасо подхватывал: «Да, приятель, еще не такое случается. Вот была у меня в Мороне курочка, и уж такая несушка, каких свет не видывал, только лучше бы господь дал ей побольше мозгов, чем яиц. Ищешь-ищешь, бывало, где она гнездо запрятала, а все без толку, ведь как уйдет нестись, чертовка, так и пропадет дня на четыре, а на пятый возвращается и кудахчет как оглашенная, хоть уши затыкай. Делать нечего, идешь искать, где ее угораздило снестись, — авось найдешь кладку. Терпел я, терпел, а потом купил моток ниток — таких, знаешь, чтобы змея запускать, — да к лапе моей курочке и привязал. Тут вырвалась разбойница из рук, моток на пол покатился и давай раскручиваться, аж ходуном ходит. Не успел я глазом моргнуть, как нитка у меня почти вся вышла. Бросился я к окну и ну кричать: „Тащите еще моток, черт подери, а то не видать мне моей курицы как своих ушей!“ В общем, Контино, не буду тебе голову морочить, скажу только — целых четыре мотка у меня точно ветром сдуло, с пятым я в суматохе справиться не успел!»