— А когда же ты вернешься?

— Не знаю (его голос вдруг стал вялым и однотонным)… Разве я когда-нибудь могу ответить с точностью?

«Да… да! Его могут арестовать каждую минуту… И все кончится…» Она чуть не застонала от жгучего раскаяния. Она чувствовала, что если б даже она кинулась ему на грудь в эту минуту, моля взять ее, он с теми же холодными глазами на осунувшемся лице мягко отстранил бы ее и нежно сказал бы: «Не надо лжи!..»

Ей вдруг показалось, что она падает в бездну.

— Степушка! — сорвался у нее вопль. — Прости меня! Я так несчастна!..

Он долгим, загадочным взглядом, сощурив глаза и сжав слегка свои нежные, как у женщины, и бледные губы, глядел на нее, как бы изучая ее лицо. Вдруг он медленно заговорил:

— Если ты несчастна, Лиза, то я не хочу прибавить с своей стороны ни одной лишней капли горечи в твою жизнь… Я знаю, что для тебя я слишком груб. Но ведь все это можно поправить. Одна смерть непоправима.

— Ты хочешь меня бросить? — Она так и повисла на его руке.

— Нет… Как можешь ты так думать? Разве нас связывала только страсть? (Он жестко усмехнулся, вспомнив, какой иронией звучат эти слова.) Мы с тобой товарищи, Лиза… Этого я не забуду…

Он ушел, не поцеловав ее. Только поднес к губам ее руку…

«Как будто благодарил за прошлое…»

Она села на кушетку и просидела два часа неподвижно, без мыслей и чувств, словно ее ошеломили тяжким ударом по голове…

Зато реакция была ужасна. Лиза совсем не вернулась домой в эту ночь. Анна Порфирьевна не спала до зари и утром послала Тобольцева в Таганку.

— Пришли с твоим Сергеем записку… Может, ее уж арестовали?..

Тобольцев нашел Лизу на кушетке, в смятом платье. Видно было, что она не раздевалась. Он вздрогнул, увидав, как изменилась она за одни сутки. Глаза ее, окруженные кольцами синей тени, ввалились и угасли. Руки горели.

— Что случилось? Ты больна?

Он не понимал, почему она с таким ужасом глядит на него. Уж не бред ли? Он сел в кресло рядом и стал нежно гладить ее руки.

— Лизанька, скажи мне правду… Он арестован?