— Нет, папа. Я пообещала, что отвечу ему завтра, что подумаю…

— Подумаешь? — выкрикивает он. — Тут не о чем думать! Разве только о том, как следует наказать столь отвратительное, подлое нахальство. И если ты этого не понимаешь…

— Я понимаю, папа, понимаю. — Шарлотта уже давно не чувствовала себя такой напуганной. Ей было трудно определить корень этого страха: боится она папу или боится, что он подорвет себе здоровье. — Не волнуйся, папа. Я… я скажу ему завтра «нет».

Правда в том, что она действительно не хочет выходить замуж за Артура Николса и не представляет его в таком качестве; по меньшей мере раньше не представляла. Но она не может забыть, как он дрожал, как ему едва ли не сделалось плохо; не может забыть его мучительную и болезненную любовь, которая совершенно неожиданно оказалась похожей на ту, что знала она сама.

— Я написал ему, — говорит за завтраком папа, — с требованием пообещать, что он никогда больше не затронет эту оскорбительную тему, если хочет оставаться моим викарием.

Шарлотта тоже пишет мистеру Николсу, что лучше не возвращаться к этому предмету, но что она не разделяет резких чувств папы. И это самое малое, что она может сделать. В поселке она замечает, что имя мистера Николса произносят с ухмылкой. Когда же Шарлотта вдруг видит, что он идет к ней с другого конца улицы, их медленное взаимное приближение кажется ей почти нелепым, хотя и причиняет невероятные мучения. Что делать? Броситься в переулок? Пуститься наутек? Проигнорировать его или заговорить с ним? Как ни поступишь, выбор что-то определит. А в ее чувствах к нему и в ситуации, в которой они оказались, нет ровным счетом ничего определенного. Если уж на то пошло, хочется все распустить и начать сначала. Но, поравнявшись с мистером Николсом и заметив, как он проходит мимо — почти дрожащей походкой, отвернув пылающее лицо, — Шарлотта все-таки определяет в себе одно чувство. Она жалеет его. Казалось бы, как неудачно было влюбиться в нее.

Влюбиться в нее настоящую, в Шарлотту Бронте, а не в Каррера Белла. Эта мысль оставляет Шарлотту немного взволнованной и еще больше запутывает ее. Она ощущает потребность бежать. К счастью, имеется приглашение в Лондон, от Смитов. Приятный визит: но даже когда она разговаривает с Джорджем Смитом и греется в его непринужденной рациональности, массивное, упорное, истерзанное лицо мистера Николса постоянно возникает перед глазами.

— Он подал заявку в какое-то миссионерское общество, хочет уехать из страны, — говорит папа за завтраком, сразу после ее возвращения. Теперь всегда звучит только «он». В этом есть что-то в высшей степени унизительное. — Он здесь не останется. Ему нужна была от меня рекомендация. Что ж, можешь быть уверенной, я написал.