В закопченной избе набито битком народу. Желтый самовар кипит на столе.

В углу избы — камелек. Это — подобие камина, сложенного из неотесанных камней, с широким открытым устьем; камелек черен от копоти; ярко пылают дрова красным огнем. Около огня жмутся в общей куче лопари. Только в тепле замечаешь, какой леденящий холод у озера. Лопари неумолкаемо говорят и кричат, разлегшись на полу, на скамьях, на оленьих шкурах. Мужчины перемешались с женщинами. Никого и ничего не разберешь. Их всех согнала в избу буря. Все ждут парохода. Лопари низкорослы, и лица у них, у большинства, безбородые, безусые. Нестерпимо душно, но тепло: всем тепло. Пьем чай с профессором. Пьют чай лопари. Ветер звякает в окна.

Озеро красное. Солнце огненное.

— Ай! Пароход! — кричит лопарь в странной кофте.

И начинается невообразимая суетня. Если б составить целый народ из одних детей и парнишек не старше восемнадцати лет, то лопари такой народ. Они как дети: они рады пошуметь, потолкаться, поохать и без нужды, без сердца, а с улыбкой, с безобидным смешком. Все сразу захотели на пароход, все сразу влезли в карбас, и никак не могут отпихнуться от берега; отпихнулись — так треплет карбас волной, что визжат лопари, и опять все по-детски, беспомощно и жалобно. Мы сели во второй карбас. Карбас бьется о пароход, но мгновение — и волной его отшвыривает далеко прочь. Держась за канат, хватаясь ногами за что попало, взлезаем на пароход, втягиваем вещи. Но и пароход швыряет волна. Он тесный и маленький. Едва помещаемся кое-как на палубе. Надо держаться подальше от борта: волной шибает в борт и в лицо хлещет холодной водой. Упорно режет волну пароход, но волна взлетает на палубу и убегает прочь, заливая ее быстрыми холодными ручейками.

Лопарки в красных кофтах, в красных головных уборах, кутают притихших испуганных детей, но сами быстро и безумолчно перебрасываются словами с мужчинами и между собой, болтают неукротимо, пока кто-нибудь не заохает от качки. Тогда все еще больше заговорят над заболевшим, задвигаются, заходят по палубе, попадут под волну — вскрикнут, и опять болтать и охать.

Горы справа и слева теснят Тмандру.

— Смотрите, смотрите! — кричит медик. — Профессор говорит, что это — Хибины.

На правом берегу ровно и невозмутимо за синью лесов и лесистых варак блестят тусклым бело-розовым цветом снега. Это — вечные снега Хибин.

На левом берегу, еще дальше, еще ровней и невозмутимей, блещут снега на высотах Чун — тундры, еще неисследованной и малознакомой самим лопарям. Несколько часов езды по Имандре — и пароход подходит к берегу. Недалеко Белогубская станция, откуда начинается наш путь в Хибинские горы. На пароходном карбасе мы съезжаем на берег вдалеке от жилья. Вещи оставлены на берегу. Сами плетемся за профессором по лесу, по вязкому сырому мху.