Бедри бегом спустился по лестнице и выскочил на улицу.

Маджиде, словно оцепенев, сидела, ни о чем не думая. Только сейчас она почувствовала, какой чудовищной тяжестью навалились на нее события истекших суток. Комната, которая только что, казалось, удерживала ее, теперь стала тесной; Маджиде задыхалась в ней, точно за окном было не широкое, бескрайнее небо, а темный, глухой колодец. Одуревшие мухи, насосавшись сахара, облепили скатерть. Только что, глядя на них, Маджиде думала: «Даже эти насекомые имеют право на жизнь! Почему же нет его у меня?» Ей захотелось вырваться из этой тесной, грязной комнаты куда-нибудь, где можно было бы вздохнуть всей грудью.

Маджиде погасила свет и вышла на улицу. Ей никого не хотелось видеть, но ярко освещенные проспекты были полны народа. Она быстро зашагала по направлению к Шишли, точно спешила к определенной цели. Увидев, что женщина одна идет по улице в столь поздний час, какие-то завитые бездельники в белых брюках попробовали было увязаться за нею. Но Маджиде прибавила шаг, и они отстали. Маджиде вышла на шоссе, ведущее к памятнику Свободы. Быстрая ходьба и прохладный воздух освежили ее. Дома остались позади, вдали засверкали огни загородных ресторанов. Маджиде опустилась прямо на траву у обочины.

Мысли сразу нахлынули потоком, и первая же встревожила ее: «Я чуть было не совершила ужасную глупость! Слава богу, письмо еще у меня! Надо разорвать его, как только вернусь. Как могла я принять кого-то чужого за Омера? Правда, костюм, шляпа, походка, манера держать голову немного набок, — все это было точь-в-точь как у него. Но неужели интуиция не подсказала мне, что это не мой муж?! Ведь я этого субъекта даже не разглядела как следует! Значит, я считала само собой разумеющимся, что мой муж может гулять с подобной женщиной? Почему? Неужели я о нем такого плохого мнения? Очевидно, да. Надо немедленно разорвать письмо. Какой позор, если оно попадет к нему! Позор? Но почему? В письме нет об этом ни слова: я намекнула в одном месте, но потом зачеркнула. Да если бы и не зачеркнула, он все равно ничего не понял бы. Чего же мне тогда стыдиться? Надо немедленно уничтожить письмо. Непременно. Но разве написанное мною — ложь? Я ведь говорю там не о сегодняшнем случае, а обо всей нашей жизни. Разве я не могла бы оставить такое же письмо, если бы не обозналась на улице? Я подвела итог трем месяцам нашей совместной жизни. Да. И ничего не исказила. Ни моя сегодняшняя ошибка, ни арест Омера не в состоянии ничего изменить. Разве его арест не подтверждает правоту моих рассуждений, не свидетельствует о том, что он опускается все ниже, послушный чужим влияниям? Его арест потряс меня. Жаль Омера, но вряд ли жалость поможет сближению. Верю ли я в то, что смогу по-прежнему быть его женой? Только откровенно! Все зависит от этого. Нет, не верю. Значит, действительно все кончено».