Маджиде с удивлением смотрела на шагавшего рядом с ней человека. Только сейчас она заметила, что держит Бедри под руку. Кто знает, сколько времени они шли так! Маджиде держала его чуть повыше локтя, как обычно Омера. Она отдернула руку. Бедри укоризненно посмотрел на нее, и она опустила голову.
Этот-мужчина тоже шел рядом с ней и беспрерывно говорил. Но, слушая его, она не пьянела, как от речей Омера; с ее глаз спадала какая-то завеса, воля не ослабевала, а становилась тверже.
Они подошли к тюрьме. Маджиде вдруг вспомнила о письме, лежащем в кармане, у нее захватило дыхание, и она снова взяла Бедри под руку.
В тюрьме их ожидала непредвиденная новость. Надзиратель, который уже знал их, обратился к Бедри:
— Вы на свидание к Омер-бею? Он просил, чтобы вы остались, а госпожа ушла. Он хочет видеть только вас. Говорит, если дама не уйдет, он не выйдет.
Оба были изумлены. Маджиде первая пришла в себя.
— Хорошо. Оставайтесь. Я вас подожду… где хотите… Вы мне расскажете… что все это значит.
Условившись, что будет ждать Бедри в одной из кофеен на площади Султан-Ахмед, Маджиде, гордо подняв голову, быстро пошла к выходу.
Надзиратель привел Омера. Он снова был небрит. Словно больной, который не в силах говорить, он жестом подозвал Бедри. Они уселись друг против друга.
— Бедри… Я буду краток, — сразу же заговорил Омер. — Времени мало. Слушай и не возражай. Если ты меня любишь, — а, я в этом убежден, — и если ты любишь Маджиде, — об этом я догадываюсь, — ты сделаешь, как я скажу. Мое решение принято не сию. минуту, как всегда бывало со мной раньше. Я думаю над ним уже десять дней. Десять дней свожу счеты с самим собой, и оказывается, что я кругом должник. Не смейся… Я говорю серьезно и говорю правду. Мне скоро стукнет тридцать. И вот я подумал: что сделал я за эти годы? Ничего. Абсолютно ничего. Что может быть страшнее и постыднее! До самого последнего времени я пытался оправдаться перед самим собой, уверяя себя, что не делаю ничего плохого. Но жизнь показала, что я не делал ничего плохого лишь случайно. Не представлялось случая. Когда же случай представился, я не смог противиться напору событий. Не делать людям зла — это еще не значит быть хорошим человеком. Нельзя носить в душе ничего такого, что могло бы толкнуть тебя на подлость. А во мне этой дряни оказалось предостаточно. Быть может, плохое заложено в каждом… Но настоящий человек должен уметь избавиться от него или, по крайней мере, подавить его в себе. Не трогать зло — значит дать ему возможность рано или поздно поднять голову. Я не собираюсь читать тебе наставления. Хочу только сказать, что поражен сам больше всех. Как могло случиться, что человек вроде меня, которого среди приятелей считали неглупым, мог так бездарно и глупо прожить свою молодость? Вначале я был слеп. Жил среди товарищей, считавших себя чуть не гениями, и не только не замечал их непроходимой тупости, но и восторгался их высокомерием. У меня не было ни цели, ни убеждений. Все свои силы я тратил на мимолетные увлечения и не задумывался над будущим. Ловкий ответ, бойкая острота заменяли мне все истины. Такая жизнь сделала меня противоречивым, вздорным, и в конце концов я потерял стыд. Когда слова и поступки, в которых я часто не отдавал себе отчета, оборачивались против меня, я утверждал, что не хотел этого, и во всем винил сидящего в моей душе дьявола. Боясь, что не сумею оправдаться, я возлагал на него ответственность за все свои поступки и, вместо того чтобы плюнуть самому себе в лицо, искал участия и жалости, как неудачник, обиженный судьбой, или бедняк, притесняемый несправедливостью. Но при чем здесь дьявол! Это идиотская выдумка для успокоения собственной совести. Весьма нехитрая уловка. Никакого дьявола в нас нет, а есть лишь бессилие. Есть лень, безволие, невежество и самое страшное — нежелание взглянуть правде в глаза. Мы не привыкли напрягать расслабленные мозги; мы не считаем нужным крепить свою волю, в конце концов становимся абсолютно безвольными и носимся по жизни, как лодка без руля и без паруса. А когда опрокинемся вверх тормашками, виним во всем какие-то неведомые, сверхъестественные силы.