Для начала он решил поговорить с грузчиком Васькой. Витя нашел его на задворках столовой среди ящиков, пустых банок и прочих отходов производства. Он частенько захаживал сюда за Ниной к концу рабочего дня.

— Есть разговор, — сказал он.

— А для разговора все есть? — спросил Васька — беззубый, небритый, вечно похохатывающий не то над собой, не то над остальным человечеством.

— Все есть, — заверил Витя. Он был готов к такому началу и не ожидал другого. Они расположились в углу двора на ящиках, чтобы раскрытые железные ворота закрывали их от посторонних глаз. Витя вынул из потрепанного портфеля кусок колбасы, хлеб, два стаканчика, поставил на ящик чекушку. Васька-шалопут все похохатывал, поглядывал по сторонам, ерзал и сплевывал, но, увидев разлитую в стаканчики водку, сразу посерьезнел, будто в церковь вошел, лицо его сделалось благостным и даже вроде одухотворенным. Выпив, с минуту молчал, на лице его была скорбь и печаль. Потом как-то неожиданно повеселел, понюхал корочку хлеба, пожевал ее, от колбасы отказался.

— Продал я твою бабу, — неожиданно ясно и трезво сказал Васька. — Продал. И недорого взял. Ты же об этом хотел поговорить? Понимаешь, Витек, вызвал меня Матафонов, и я… Я не посмел отказаться. Струсил. Подло это, конечно, с моей стороны, но некуда было деваться, Витек. Некуда. Понимаешь? Есть у него чем меня прижать, держит он меня на крючке, для таких дел и держит… Кое-где я здорово прокололся… Да и сейчас каждый день прокалываюсь. — Васька кивнул на стаканчики.

— А Нина, выходит, плохо к тебе относилась?

— Кто так говорит? — обиделся Васька, начав пьянеть. — Твою бабу я люблю, душа-человек. А куда деваться? Сделаешь? — спрашивает, а сам мою папочку листает, листочки в ней всякие рассматривает, вчитывается… Сделаю, говорю. Привез я твоей Нине эту рыбу в пакетах, мне ее уж подготовили по полтора килограмма, а по бумажкам получалось, что в пакете два кило… Усек?

Витя, не торопясь, достал из портфеля бумагу, ручку, подложил подвернувшуюся дощечку и протянул все это Ваське. Тот решительно взял ручку, проверил, пишет ли она, свел брови вроде бы в задумчивости и наконец взглянул на Витю в полнейшей беспомощности.

— А чего писать-то?

— Пиши так… Я, такой-то и такой-то, настоящим подтверждаю, что по настоянию товарища Матафонова принял участие в провокации. Суть провокации заключалась в том, чтобы наказать нашу буфетчицу Нину Емельянову…

— Нет. — Васька отодвинул бумагу. — Сейчас не смогу. Ничего не соображаю. Я лучше устно, какой из меня писака. — Васька безнадежно махнул рукой. — Вот сказать — пожалуйста. Кому угодно.